Нина Павлова - МИХАЙЛОВ ДЕНЬ

Однажды у меня гостил мальчик из интерната, и мы разговорились перед сном.

— У нас в интернате, — рассказал он, — нянечка как выпьет, так ругает наших мам: такие-сякие, детей бросили!

— Ты осуждаешь мать?

— Нет. Я так люблю Иисуса Христа, что верю каждому Его слову. Господь ведь не сказал — люби только хорошую маму, а если бросила — презирай. А может, у мамы была такая тяжёлая жизнь, что надо её пожалеть? Интересно, какая она?

Мальчик долго молчал и вдруг сказал:

— Мы ведь с мамой обязательно встретимся. Соберёмся все вместе у Господа нашего Иисуса Христа и сразу узнаем друг друга. А я подойду к ней и скажу: «Мама, это я. Как ты жила на земле, моя мамочка?» И мы будем рассказывать друг другу про всё.

Вот загадка человеческой души — она видит тот хаос жизни, где разорваны даже узы родства, но стремится к первозданной цельности. За пределами земного бытия эта цельность восстановится. Там сироты встретят своих матерей. И там обнаружится, что почти все родители многодетные, потому что, кроме рождённых детей, есть у них и нерождённые младенцы-мученики, убиенные во чреве, но живые у Христа… Там отцы и матери встретятся со всеми своими детьми. И какое же потрясение ждёт нас в тот день!

— Неофиты — это пламенные православные революционеры, — весело сказал в компании один человек.

Все засмеялись, вспоминая свои «подвиги» времён неофитства. И всё же задело неточное употребление слова «революционеры», столь характерное для наших дней. Между тем, если слово «эволюция» в переводе на русский означает «развитие», то «революция», наоборот, — движение назад. Что же касается пламенного характера неофитов, тут всё чистая правда. И нас обожгло тогда таким высоким огнём, когда без Бога невозможно было жить и дышать. Из церкви не выходили. День, прожитый без литургии, казался потерянным. И, конечно же, непрестанно молились, а один мой знакомый в первый год после крещения читал по семь акафистов в день.

Именно в ту пору свершилось то «великое переселение народов», когда люди уезжали из больших городов и селились в домах возле Оптиной. Делалось это не нарочито, но по тому свойству новорожденной во Христе души, когда она остро чувствует благодать святости и смрад мира сего. Потом это отвращение к миру прошло, вытесненное привычкой не осуждать людей, ибо все мы, к сожалению, грешники. А тогда в единодушном порыве к святости москвичи, ростовчане и питерцы спешно покупали дома возле Оптиной, надеясь навеки поселиться здесь, но возвращаясь в итоге в город. Что поделаешь, если работы в деревне нет, дети учатся в институте, а коренная горожанка бабушка отказывается переезжать в избу без городских удобств?

Возле Оптиной есть и поныне такие дома-памятники эпохи неофитства. Хозяева годами сюда не заглядывают, но по милости Божией здесь живут люди, остро нуждающиеся в жилье. Вот история одного такого дома-памятника. Его купила московский регент Анастасия, но ни дня в нём не жила. В доме не было мебели, и требовался серьёзный ремонт, а на это не было ни денег, ни сил. Словом, приезжая в монастырь, москвичка всегда останавливалась у меня. В первую очередь она шла в огород, спрашивая в свойственной ей манере:

— Как там наши маленькие зелёные друзья?

Об огурцах, кабачках и прочих друзьях москвичка знала так много, что я спросила:

— Настя, вы агроном?

— Нет, биолог, доктор биологических наук, и даже профессором одно время была.

— А как профессорша стала регентом?

— Профессорша однажды крестилась, — улыбнулась Анастасия, рассказывая о том, как после развода она в одиночку поднимала детей и выхаживала больную маму.

Алиментов от мужа не поступало. И Настя смолоду привыкла работать на трёх работах, по ночам писала диссертацию, а утром вела детей на английский или в бассейн. Как пролетела молодость, она и не заметила, очнувшись в сорок семь лет от слов дочери-первокурсницы, заявившей:

— Мам, я залетела. Дай денег на аборт.

— Никаких абортов. Будешь рожать! — жёстко отрезала мать.

— Ненавижу тебя! — крикнула дочь.

А сын, бросивший институт и не пожелавший идти работать, устроил истерику:

— Я требую, чтобы она пошла на аборт, и не намерен шлюху с младенцем кормить!

— Да ты себя-то прокормить не можешь и у мамы деньги воруешь тайком, — насмешливо сказала сестрёнка, решив в пику братцу непременно рожать.

В довершении этой семейной идиллии глухая бабушка громко сказала:

— У всех семьи как семьи — все сидят вечерами дома и обсуждают сериалы. А я до сих пор не могу понять, почему Марчелло женился на Анжелике, хотя на самом деле любит Софи.

А вот этого Марчелло профессорша уже не выдержала и, засмеявшись, упала в обморок. Врачи определили — гипертонический криз. А после криза что-то надломилось в душе. Возвращаться домой с работы совсем не хотелось, и почтенная дама-профессор теперь вечерами сидела в кафе, поглощая коктейли, а потом перешла на водку. Выпивала она часто, прикуривая одну сигарету от другой.

Однажды, не зная куда деваться от тоски, она забрела в опустевший после службы храм и с неприязнью сказала старенькому иеромонаху, с ласковой улыбкой смотревшему на неё:

— Батюшка, что вы меня разглядываете?

— А я смотрю на тебя и радуюсь — хорошая ты.

— Это я хорошая? — удивилась Анастасия. — Да я могу выжрать бутылку водки, и уже все лёгкие прокурила. Что, будете ругать за пьянство?

— А что тебя ругать? — вздохнул иеромонах. — Знаешь, до монашества я учился на психолога и чемодан конспектов тогда написал. А недавно открыл чемодан и прочитал в конспекте: «Травмированные люди тянутся к травматическим способам жизни, надеясь через боль от новой травмы вытеснить главную невыносимую боль». У тебя, похоже, так?

— Похоже, так, — согласилась Анастасия и заплакала, рассказывая о том, что главными в её жизни были всё же не успехи в науке, а дети.

Нет ничего слаще и дороже детей. Ради них она работала на трёх работах и жила, не щадя себя. А дети выросли безжалостными эгоистами. Сын не хочет ни учиться, ни работать и у матери деньги таскает тайком. А дочка нагуляла ребёнка и кричит в глаза: «Ненавижу!»

— Нет, дочка тебя любит, — утешал её батюшка. — А родит и хорошей матерью будет. Ей через материнство дано спасаться. А вот с сыном беда — не заставишь работать. Ничего, проголодается — догадается.

Позже Настя узнала, что она встретилась тогда с прозорливым батюшкой Серафимом, жившим на покое по старости лет и уже не принимавшим посетителей. Но в тот вечер он долго беседовал с ней, а утром Анастасия пришла в церковь креститься. Вошла она в купель пьющей, курящей женщиной, а вышла из неё тем новорожденным младенцем, которому омерзителен запах водки и табака. От радости Настя запела, подпевая певчим на клиросе. А после службы её окликнула старушка-регент: