Нина Павлова - МИХАЙЛОВ ДЕНЬ

— Обязательно посетите Оптину пустынь. Там такой духовный отец-наместник, и у нас с ним полное совпадение во всём. Он любит лошадей, и я люблю. Он жалеет мерина Коську, и я жалею. Представляете, Коську предлагали отправить на живодёрню, потому что старый совсем. А отец наместник говорит: «Я тоже старый. И меня, что ль, на живодёрню?» Вот настоящий архимандрит!

Уезжая из монастыря, Оля оставляет своему духовному отцу наследство:

— Батюшка, вороне Маньке с перебитым крылом я устроила гнездо под окном вашей кельи, чтобы вам удобней было кормить. А воробушку со сломанной лапкой я наложила лангетку. Он скоро поправится. Можно, он в клетке у вас в сенцах поживёт?

Батюшка смиренно кивает, но число пациентов растёт.

Монахи и дети чем-то похожи. Во всяком случае, вспоминается такое. Молоденький иеродиакон несёт на хоздвор мышонка в стеклянной банке. Мышонок стоит на задних лапках и доверчиво смотрит на людей.

— Куда мышь несёшь? — спрашивает иеродиакона игумен.

— Да вот, батюшка, ручной мышонок. Прижился в келье, но такой доверчивый, что навстречу кошке бежит. Пропадёт за доверчивость, а жаль. Думаю отнести его на конюшню. Там зерно есть.

— Хотел я ему сказать, — признавался потом игумен, — что ж ты, глупый человек, мышь к зерну несёшь? Да вспомнил заповедь Божию «блажен, иже скоты милует». Нет, думаю, Господь создал кошку, чтобы мышей ловить, а нас — чтобы заповеди хранить.

Дети взрослеют, но для родителей они всегда дети. И когда провожали в армию первое поколение юношей, выросших при монастыре, то как же переживали родители при мысли, что вот учили сыновей любви и смирению, а в армии с её «дедовщиной» куда нужнее иное.

Первым прибыл на побывку послушник Георгий, и все обступили его:

— Как там наши служат?

— Безукоризненно.

— А как с «дедовщиной»?

— Было. Такие отморозки собрались, что с ножами и с кастетом явились ночью, чтобы нас, салабонов, проучить. Игорь первым проснулся и крикнул: «Православные, ко мне!» Похватали мы табуретки и встали кругом спиной к спине. Молимся, конечно, чтоб драки не было, но табуретки в замахе держим над головой.

— Дрались?

— Зачем? Они же поняли, что мы не дрогнем и жизнь положим за други своя. Далеко-далеко теперь нас обходят.

Так начиналась Православная дивизия, в которой покончила с «дедовщиной» стойкость воинов- христиан. Попасть в эту дивизию сейчас трудно, и родители с сыновьями едут издалека, упрашивая военкома: «Возьмите сына». А военком отказывает, вздыхая: «Берём только по месту прописки или послушников монастыря». И всё же отрадно, что рушится миф, будто юноши презирают своё Отечество и служить ему не хотят. Хотят, но не с «братками», а в воинском братстве, где на ратные подвиги ведёт Сам Господь.

Одной из самых зловещих фигур в истории был Ирод Великий, умертвивший четырнадцать тысяч младенцев, и «иродами» с тех пор называют понятно кого. Но что же сказать тогда о нашей цивилизации «иродиан», если живём в крови и ходим по крови убиенных во чреве младенцев?

А иное дитя убивали во чреве, но не добили, отказавшись потом в роддоме от «неполноценного» младенца. Судьба у таких детей известная — пожизненное заточение в специнтернате с зарешечёнными окнами, ибо при наличии различных заболеваний главный диагноз здесь — психиатрический. Правда, православные педагоги, работающие с этими детьми, утверждают, что диагноз в ряде случаев спорный — дети как дети, но с отставанием в развитии по социальным причинам.

Для такого ребёнка выход за пределы зарешечённого мира равносилен выходу в космос. Помню, как прихожане московского храма Святых страстотерпцев Бориса и Глеба в первый раз привезли в Оптину пустынь детей из специнтерната. Автобус запарковался на лужайке, где щипал травку телёнок, и дети в изумлении бросились к нему:

— Это кто — большая собака? Смотрите, собака, а травку ест. Она не кусается?

— Нет, не кусается. Это телёнок.

— А можно погладить его?

— Можно.

Приблизиться к телёнку они не решались, но робко протянули ладошки. А телёнок вдруг стал вылизывать жарким языком их ладошки, руки, лица. И дети, растаяв от нежности, засмеялись:

— Телёнок добрый. Мягкий и добрый! Почему он нас облизывает? Почему?

Пришлось объяснять, что телёнок научился этому от своей мамы-коровы, потому что, когда он родился, мокренький и слабый, корова вылизала его шёрстку, чтобы телёнку было хорошо и тепло.

— Так заведено в природе, — объясняла я, — кошка вылизывает котёнка, корова — телёнка…

— …а мама — ребёнка! — добавили дети и закричали наперебой: — И меня мама вылизала, когда я родился! И меня! И меня!

Прости, Господи, но не повернулся язык объяснить этим сиротам, что человечьи мамы поступают иначе и порой «горее скота».

Потом их уже часто возили по святым местам. Но в ту первую поездку они, как инопланетяне, открывали для себя этот прекрасный Божий мир, где есть телёнок, монастырь над рекою, сад со спелыми сливами и сосновый лес. А купаться — это не обязательно залезать в интернатскую чугунную ванну с ржавыми потёками. «Люди, — рассказывали они потом в интернате, — купаются в большой воде, и вода называется озеро».

Купались они тогда в озере впервые. Восторгу было — не описать! А после купания мы накрыли им стол на лужайке, где чего только не было от монастырских щедрот. Съели всё, не притронувшись к жареной рыбе и мёду.

— Что вы рыбу не едите? — удивилась я.

— Нам нельзя, — сказал один мальчик. — Мы шизофреники. А в интернате говорят, что дуракам есть рыбу не положено, потому что подавятся косточкой.

— А хочешь, научу тебя есть рыбу?

— Я умею. Меня знакомые из храма к себе приглашают и учат всему.

— А почему не ешь, если умеешь?

— Но ведь некоторые пока не умеют, — сказал мальчик, краснея. — Их пока не приглашают в семью.

И я подивилась деликатности этого мальчика, отказавшегося от вкусной рыбы, потому что некоторые пока, но лишь «пока», ни разу в жизни не ели рыбы и не догадываются, что это нечто съедобное.

С мёдом всё выяснилось чуть позже. После долгих уговоров мёд решилась попробовать храбрая девочка Ира, воскликнув тут же: «Очень сахарный сахар. Пробуйте все!» Мёд они ели впервые в жизни. Потом они ещё не раз приезжали в Оптину, и в монастыре говорили: «Христиане приехали». А игумен Тихон даже сказал: «Это не нам надо учить их вере, но учится вере у них».

В церкви эти дети стоят не шелохнувшись и внимают каждому слову службы, крайне неохотно покидая храм. Как и домашние дети, они молятся обычной детской молитвой: «Спаси, Господи, и помилуй моего духовного отца, маму, папу». Имён своих родителей они не знают, но молят Господа спасти их.