Поль Гольбах - Письма к Евгении или Предупреждение против предрассудков

Третья божественная добродетель - любовь; она предполагает, что мы должны любить превыше всего бога, а затем наших ближних - как самих себя. Однако, чтобы проповедовать любовь к богу, религии следовало бы сделать его достойным любви. По правде же, сударыня, мы вправе спросить, заслуживает ли христианский бог нашей любви. Можно, ли испытывать что-нибудь, кроме отвращения, к пристрастному, своевольному, жестокому, мстительному, ревнивому и кровожадному тирану? Можно ли искренне любить существо, самое страшное из всех, какие мы знаем? Как любить бога живого, способного приговорить к вечным мучениям свои творения, которые могут только трепетать от ужаса при одной мысли о возможности попасть в его руки? Понимают ли наши богословы, что они говорят, называя страх божий страхом сыновним, то есть чувством, вызванным и продиктованным любовью? Не должны ли мы ненавидеть, проклинать варвара-отца, несправедливость которого простирается настолько, что он в состоянии покарать весь ни в чем не повинный человеческий род всего-навсего за какое-то яблоко, которое ему ничего не стоило помешать съесть? Что и говорить, сударыня, а любить превыше всего бога, характер которого, изображаемый в Библии, способен вселить лишь ужас,- невозможно. Если, как считают янсенисты (1), для достижения блаженства необходимо прежде всего любить бога, то мы не должны удивляться малому числу избранников, которые будут удостоены этого блаженства. Напротив, нужно думать, что мало кто сможет преодолеть в себе ненависть к такому богу; однако и этого, если верить иезуитам, вполне достаточно. Способность любить бога, из которого религия сделала ненавистнейшее существо, следует считать самой сверхъестественной из всех добродетелей, то есть наиболее противной природе! Очень трудно любить того, кого не знаешь; еще труднее любить того, кого боишься; любить же существо, которое нам изображают самыми отвратительными и отталкивающими красками, просто невозможно.

Поэтому мы и должны признать, что, не обладая непостижимой, неведомой благодатью, о которой профаны не имеют ни малейшего Понятия, христианин в здравом уме любить своего бога не может; святоши, хвастающие таким счастьем, могут, конечно, и обманываться. Ведь они ведут себя, как низкие льстецы, которые в надежде ублаготворить отвратительного тирана либо показать свое смирение и тем смягчить его гнев, на людях притворяются и

выражают свою неизменную любовь, ненавидя его в глубине души; иногда же они уподобляются экзальтированным мечтателям, внушившим себе какое-то сказочное представление о боге и не хотящим видеть тех его черт, которые характеризуют его как самое злое существо, не смотря на голословные утверждения о его доброте и справедливости. Самые искренние святоши похожи на женщин, пылающих безудержной страстью к любовнику, которого другие, не влюбленные в него, считают просто даже недостойным привязанности. Мадам де Севинье (2) говорила, что она любит бога как благородного человека, каких она еще не знала. Но благороден ли христианский бог? Если бы мадам де Севинье хоть немного только подумала о том портрете, который дают нам библия и богословы, она вряд ли могла бы любить оригинал.

Что же касается любви к ближнему, то разве мы нуждаемся в религии, что сознавать, что наш долг быть благожелательными и любить себе подобных следует из самой человеческой природы? Ведь только давая другим ощутить свое расположение, мы можем пробудить в них; те чувства, которые нам бы хотелось, чтобы они питали к нам. Вполне достаточно быть просто человеком, чтобы претендовать на сердечное отношение всякого другого человека, не лишенного чувства гуманности и не урода. Кому лучше вас, сударыня, знакомо это чувство? Разве ваша участливая душа не испытывает на каждом шагу удовлетворения от облегчения чужих страданий? Вряд ли вы были бы в состоянии независимо от каких бы то ни. Было предписаний религии равнодушно смотреть на слезы и нужды вашего ближнего. Приносить людям счастье - не значит ли властвовать над их душами? Так наслаждайтесь же этой властью, продолжайте расточать вокруг себя добро и радость; вы обретете довольство собой и почерпнете удовлетворение в своих благодеяниях; вас благословят ваши близкие и принесут вам заслуженную дань привязанности, на которую имеют право все| добрые души.

Не довольствуясь проповедью любви к ближнему, христианство предписывает также любить врагов; это изобретение приписывается самому сыну божьему; именно благодаря этой заповеди богословы ставят христианскую мораль выше всех этических систем античных мудрецов. Важно, однако, установить, применима ли эта заповедь в жизни; человек с возвышенной, благородной душой, конечно, может ставить себя выше всех оскорблений; забывать нанесенные обиды благородно, и человеку большого сердца естественно платить за зло добром и тем заставлять обидчика краснеть; но испытывать настоящую нежность к тем, кто стремится нам вредить, невозможно; эту заповедь любви к врагам, изобретением которой так гордится христианство, сами же христиане преступают на каждом шагу. Да и можно ли действительно любить тех, кто нас заставляет страдать? Властны ли мы радоваться собственному горю, с радостью получать оскорбления, любить людей, обходящихся с нами жестоко? Нет, конечно. Мы можем стойко и спокойно выносить страдания и неприятности, мы можем утешаться надеждой на небесное воздаяние; но в ожидании этих наград мы никак не можем испытывать искренней любви к злым существам, которым приписываем терзающие нас в данный момент страдания; в крайнем случае мы будем избегать таких людей, но это никак не может называться любовью. Хотя христианская религия и предписывает формально любовь к ближнему, любовь к врагам, прощение оскорблений, мы не можем не видеть, что все эти заповеди нарушаются и преступаются на каждом шагу теми людьми, которые их проповедуют и восхваляют. В особенности же никак не могут похвастать строгим выполнением этих замечательных предписаний сами священники. Правда, что всякого человека, не разделяющего их взглядов, они уже и не считают ни ближним, ни даже просто человеком. Поэтому-то, конечно, они и порочат, и гонят, и, где только могут, истребляют всех, кто им не нравится; мы не видим, чтобы они прощали своих врагов, - разве только в тех случаях, когда они просто не в состоянии отомстить. Правда, они уничтожают не собственных врагов, мстят не за собственные оскорбления, а за обиды, нанесенные богу, который, по-видимому, без их помощи не смог бы постоять за себя; кроме того известно, что враги священников странным образом оказываются всегда и врагами бога; у бога всегда общие интересы со своими земными министрами; и он, конечно, осудил бы своих служителей, если бы по малодушной снисходительности они стали прощать совместно с ним понесенные обиды и оскорбления. Священники, видите ли, проявляют жестокость, мстительность, бесчеловечность всегда только из религиозного рвения; они, конечно, не упустили бы случая прощать своих врагов, если бы не боялись, что их милосердный бог взыщет с них за излишнюю снисходительность.