Яков Кротов - Военная Россия

Как ни отличайся английская школа от русской, общее у них есть: они — школы. Это не семья и не общество. Хотите, чтобы дети выросли толерантными? не антисемитами? христианами? иудеями? милитаристами? Воспитывайте детей в семье, воспитывайте после уроков. Школа — последнее прибежище воспитателей. В школе воспитывают те, кто потерпел крах за её стенами. Хотите, чтобы мусульмане знали про Холокост? Ловите их где угодно, чтобы об этом поговорить, но не ловите там, где они уже в ловушке — то есть, в школе. Краткосрочную прибыль от преподавания в школе толерантности, Евангелия, Торы, Корана и т. д., и т. п., получить можно, но долгосрочные убытки перевесят эту прибыль. Человек научится толерантности, но научится и тому, что толерантность можно насаждать нетолерантно — ибо школьное обучение по определению лишает ученика выбора. История может быть учителем жизни, но учитель истории не есть история и не может заменить жизнь. "Не может" — то есть, не должен, не имеет права. Обязан не.

Может быть, слева от Бреста такая либеральная школа, что это всё — прописные истины, но справа от Бреста и до Камчатки это — сенсация, это принимается в штыки. Российские учителя скорее согласятся преподавать сионизм, секс и видео, чем откажутся от почётной обязанности промывать ученикам мозги, заменяя им папу, маму, Ватикан и академика Гинзбурга. До 25 октября, между прочим, было иначе — учитель просто учил. К сожалению, школ было просто мало. Воспитателей — от духовенства до революционеров — было куда больше. Советская власть и поручила учителям воспитывать. Что из этого получилось, в том и живём. Надеяться, что учитель воспитает, означает твёрдым шагом идти в самое невоспитанное общество на свете. Да, собственно, уже и пришли давно. И самые отчаянные антисемиты всё прекрасно знают про Холокост, про добро и зло, и с удовольствием ориентируются на зло. Назло учителям.

«Не надо политизировать хозяйственную проблему», — эти слова обронил в мае 2007 г. хозяин Москвы, реквизируя несколько частных домов. Сказал, потому что на него посмели тявкнуть несколько газет — видимо, по команде кого-то, кто Лужкова не боится, хотя и не настолько силён, чтобы просто взять и конфисковать Москву в свою пользу.

«Не надо политизировать хозяйственную проблему», — классический советский новояз. Взяли Зимний дворец? Хозяйственная проблема! Голодомор? Хозяйственная проблема! Чечня? Ну, нефть же, так что…

Высказывание московского мэра любопытно своим продолжением. Когда ему напомнили, что реквизируемые дома — частная собственность живущих в них (что большая редкость), мэр отрезал: «В Москве нет жителей, есть пользователи». Весьма похоже, что мэр оговорился — или проговорился. Логично было бы сказать «нет собственников». «Нет жителей» — это уж как-то слишком того-с… Почти как «нет живых»…

Слишком откровенно и слишком верно. Не только в Москве — во всей России после конфискации того самого дворца нет ни собственников, ни жителей, а есть лишь пользователи. Экономика ликвидирована как система. Жалкие остатки экономики возведены в ранг политики. Идиома «спор хозяйствующих субъектов» обозначает именно то, что во всём мире называется политикой. Ведь политика по определению и есть спор между различными экономиками, различными домовладельцам, владельцами городов и государств. «Эко» — это ведь в переводе с греческого «дом». «Экономика» — «домоводство». «Полис» — это город, состоящий из нескольких домов, и «политика» — умение улаживать конфликты между «экономиками». Политика и есть спор хозяйствующих субъектов.

Сообщество людей без экономики — явление не новое. Любая армия, любая школа находятся вне экономики. Солдаты и учащиеся освобождены от производства, зато они порабощены чужой воле — и распределение есть самый мощный инструмент этого порабощения. Рабы не живут — они обеспечивают жизнь рабовладельца. Солдаты не живут — они ожидают, когда их пошлют отнимать жизнь у других.

Новое в социализме то, что распределение товаров, которое в нормальной ситуации всегда носит дополнительный, вторичный характер, становится основным содержанием жизни. Тень садится на трон. Дом, «экос» превращается в казарму. Такое «хозяйствование» можно назвать «дистрибутономикой». Не путать с дистрибуционизмом, этой довольно редкой и благородной формой анархизма, которая подразумевает ограничение рынка не в пользу генералов в штатском и без, а в пользу высокого личного самосознания.

Не социалистическое учение превратило Россию в страну, где на месте экономики — распределение, экономика — на месте политики, а политики нет вообще. Россия польстилась на казарменный социализм и военный коммунизм, потому что в ней и до революции было слишком много казарм и военных. Социализм и коммунизм ушли, а дистрибутономика осталась — ведь страна по-прежнему заточена на войну, все надежды, программы и проекты следуют не по пути жизни, а по запасному пути, где стоит всё тот же бронепоезд.

Поэтому, к примеру, расслоение на бедных о богатых, которое есть, которое кричит и вопиет, не «выходит на первый план», вопреки тому, что пишут мягкие критики путинского режима (Паин Э. Интервью. The Moscow Times. 2.4.2007, с. 24). Богачи без особого стеснения демонстрируют своё богатство, и оно воспринимается как законное, потому что все знают: это богатство не личное, это богатство должности, чина. «Нет адьютанта без аксельбанта», нет президента без десятка вилл и яхт. Это прощается, поскольку президент воинственен.

Наличие частного сектора в дистрибутономике не превращает её в экономику, лишь помогает дистрибутономике существовать, угнетать и убивать. Стать нэпманом или олигархом — дело нехитрое. Перестать был солдатом, «пользователем», не жильцом, нежитью — и тогда пирамида военной России просядет на одну человеческую душу. Для дистрибутономики одна душа — это ничто, это не житель и не собственник, а пользователь. Для настоящей же экономики одна душа — это всё, это альфа и омега, без которой Солнце если и всходит, то невесело и без толку — то есть, без прибыли.

Основная денежная единица России есть насилие. Названия обычных денег лишь отражают этот факт. «Рубль» — от слова «рубить», "копейка" — от слова «копьё» (копьё Георгия Победоносца). «Рубили», правда, куски серебра от гривны, но гривна часто была серебряным обручем на шее, и могли срубить голову, чтобы снять, с позволения сказать, вклад.

Государство российское есть монополия на насилие. Поэтому государство очень не любит семью, а любит кадетские училища, плодит их и размножает. Появилось уже кадетское училище и для девочек.