Йозеф Ратцингер - Иисус из Назарета

Обе эти версии так или иначе увязывают Преображение Господне с праздником Кущей. И мы еще увидим, что сам текст Евангелий указывает на эту внутреннюю связь, осознание которой поможет нам глубже проникнуть в смысл происшедшего. Как бы то ни было, данный временной контекст лишний раз подчеркивает то, на что особенно обращает внимание Иоанн и о чем мы уже говорили в предыдущей главе: все значимые события в жизни Иисуса внутренне связаны с иудейским календарем; все они события, так сказать, литургические, в которых литургия, с ее обращением к прошлому, с ее надеждами и чаяниями, становится реальностью, становится жизнью, а жизнь, в свою очередь, переходит в литургию, через которую она снова стремится стать жизнью.

Именно анализ связи истории Преображения Господня с праздником Кущей позволяет нам еще раз увидеть, что все иудейские праздники заключают в себе три уровня. Уходя своими истоками в естественные религии, они напоминают о Творце и Творении, превращаясь в своего рода воспоминание об исторических деяниях Бога и одновременно в праздник надежд, устремленных навстречу грядущему Богу, — праздник, в котором символически завершается историческое деяние Бога и всё Творение примиряется. В дальнейшем мы сможем убедиться, что каждый из этих уровней находит свое воплощение в жизни и страданиях Иисуса и каждый из них, обретая новые формы, благодаря этому раскрывается во всей своей глубине.

Литургической интерпретации датировки исповедания Петра и следующего затем Преображения противостоит другая версия, представленная наиболее убедительно в работах Хартмута Гезе. Сторонники этой гипотезы полагают, что соотнесение обсуждаемых событий с праздником Кущей недостаточно обоснованно, и предлагают рассматривать их в контексте восхождения Моисея на гору Синай, о котором сообщается в Книге Исхода (Исх 24). Соответствующая глава Книги Исхода, где описывается заключение Союза-Завета между Богом и народом Израилевым, дает нам важный ключ к пониманию Преображения Господня. В Книге Исхода говорится следующее: «И слава Господня осенила гору Синай; и покрывало ее облако шесть дней, а в седьмой день [Господь] воззвал к Моисею из среды облака» (Исх 24:16). То обстоятельство, что здесь, в отличие от текста Евангелий, говорится о седьмом дне, не противоречит тому, что между этим событием и Преображением Господним существует прямая связь. Хотя, признаюсь, мне лично соотнесение с календарем иудейских праздников представляется более убедительным. Впрочем, не будем забывать и о том, что в жизни Иисуса одновременно отражались самые разные типологические связи и что все они в конечном счете свидетельствуют о том, что и Моисей, и пророки возвещали об одном — о пришествии Иисуса.

Обратимся же теперь непосредственно к тому фрагменту текста, где сообщается о Преображении. Здесь говорится о том, что Иисус, взяв Петра, Иакова и Иоанна, взошел с ними на высокую гору, где Он был с ними один (Мк 9:2). Этих же трех учеников мы встретим затем на горе Елеонской (Мк 14:26, 33), когда Преображение Иисуса повергнет их в состояние крайнего страха, и это душевное смятение будет прямо противоположно тому, что явит им Иисус, — при этом одно будет неотделимо от другого. Трудно не заметить, что сама ситуация перекликается с той, что описывается в двадцать четвертой главе Книги Исхода, когда Моисей отправляется на гору Синай и берет с собой Аарона, Надава и Авиуда, — правда, помимо этих троих Он берет с собой еще семьдесят старейшин Израилевых.

И снова перед нами образ горы, с которым мы уже встречались, говоря о Нагорной проповеди и молитвенных бдениях Иисуса, — образ, предстающий как место особой близости к Богу; и снова мы невольно вспоминаем обо всех важных событиях жизни Иисуса, связанных с образом горы: искушение, возглашение великой проповеди, Преображение, последняя тревога, Крест и, наконец, Воскресение, когда Господь, явившись ученикам на горе, сказал слова, которые звучат как противовес тому, что предлагал сатана, искушавший властью над миром: «Дана Мне всякая власть на небе и на земле» (Мф 28:18). За всеми этими «горами» угадываются очертания и других — горы Синай (Хорив), горы Сион — мест ветхозаветных откровений и одновременно страданий, притом что все они, в свою очередь, отсылают к Храмовой горе, на которой Откровение превращается в литургию.

Если мы попытаемся определить смысловое наполнение этого образа, то прежде всего следует сказать, что в его основе лежит общая символика горы: гора как место восхождения — не только внешнего, но и внутреннего; гора как символ освобождения от повседневных тягот, как символ вдыхания чистого воздуха Творения; как место, открывающее взору красоту и размах Творения; гора как место, которое позволяет человеку внутренне возвыситься и приблизиться к Творцу. Помимо этих общих значений образ горы несет в себе дополнительные смыслы, связанные со Священной историей и отражающие определенный опыт: опыт общения с Богом, опыт страданий, включающий в себя жертвоприношение Исаака, жертвоприношение агнца, которое, в свою очередь, предвосхищает Последнего Агнца, принесенного в жертву на горе Голгофа. На Горе Господней Моисею и Илие было дано Откровение; и вот теперь они напрямую беседуют с Тем, Кто Сам олицетворяет Собой Откровение Божие.

«И преобразился [Он] перед ними», — сообщает Марк, который как будто не может справиться с волнением, соприкоснувшись с тайной, и добавляет бесхитростно: «Одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить» (Мк 9:3). Матфею удается подобрать более возвышенные слова для того, чтобы передать впечатление: «…и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет» (Мф 17:2). Лука, единственный из всех евангелистов, предваряет историю Преображения указанием на то, с какой целью Иисус поднялся на гору: «Взошел Он на гору помолиться» (Лк 9:28). Таким образом, все событие, свидетелями которого становятся трое учеников, оказывается помещенным в контекст молитвы: «И когда молился, вид лица Его изменился, и одежда Его сделалась белою, блистающею» (Лк 9:29). Преображение рисуется Лукой как молитвенное событие; в нем делается зримым то, что происходит в процессе общения Иисуса с Отцом: взаимопроникновение Его бытия и бытия Божия — взаимопроникновение, которое предстает чистым светом. В своем единении с Отцом Иисус Сам становится «Светом от Света». [69] Образ заимствован из Никео-Цареградского Символа Веры. Именно эта Его сокровенная суть — то, что пытался выразить Петр в своем признании, — обретает здесь зримые формы: осиянность бытия Иисуса Божественным светом и одновременно Его собственная светоносность, ибо Он, Сын, есть Свет.