Амброджо Донини - У истоков христианства (от зарождения до Юстиниана)

Это утверждение помогает нам понять систему, укреплявшуюся в разгар крушения античного общества. Каждый человек чувствовал себя под угрозой надвигающихся бедствий и искал способа избежать злой участи: раб бросал своего господина и просил убежища у германских племен, которые наводняли Западную Европу и Италию; крестьянин покидал поля, рабочий — свое ремесло, чиновник — свое учреждение. Государство видит только одно средство предотвратить всеобщий распад: блокировать подчиненные слои на их социальных позициях и преградить им все пути отступления. Уже в 395 г. императоры Аркадий и Гонорий угрожали крупными штрафами тому, кто даст приют работникам, дезертировавшим из своих ремесленных корпораций. Отныне эта практика распространяется и становится нормой.

Формируется настоящий тип «замкнутых каст», но не столько в результате стихийного развития, а как следствие осознанной государственной политики. Единственный класс, располагающий подлинной независимостью в условиях экономики, основанной на сельском хозяйстве, — это класс старых и новых латифундистов, заставлявших почувствовать свой вес внутри самого церковного общества, особенно на Западе. Их роль в управлении религиозными делами станет еще более явной с того момента, когда земельный собственник и епископ в конце концов совпадут в одном лице.

Лишь в итоге бенедиктинской реформы монастырская организация избегнет еще на несколько столетий — и то в известных пределах — общей участи церковных институтов.

Очень трудно выяснить прямую связь между этим положением вещей, способствовавшим появлению новых отношений между людьми, и религиозной жизнью масс в период между Фео-досием и Юстинианом.

Теологические диспуты, которые вновь разгорелись в лоне христианского мира после первой систематизации догмата о троичности, кажутся далекими от повседневной действительности. Но среди разнообразных явлений в структуре и надстройке существуют все же и взаимодействие и обратные связи. Стремление очертить концепцию сущности бога не менее жесткими рамками, чем те, что определяли человеческое существование, — это не простое и случайное совпадение, хотя подобное сравнение и не следует понимать слишком буквально.

Вариативность развития общественных отношений отражается в религиозных верованиях. Но идеи, однажды Ставшие частью надстройки, следуют затем путем самостоятельного развития, предопределенного фактическими условиями, которые их породили?

В споре с арианством большинство теологов сумело утвердить тезис о том, что евангельский Христос не был низшим божеством и субстанционально был идентичен отцу. Теперь задались вопросом: как могло произойти слияние их субстанций? Сохранил ли при воплощении Христос свою божественную природу или же приобрел еще и другую, человеческую? Не стоило бы заниматься подобными ребяческими абстракциями, если бы из нового конфликта по этому вопросу не возник глубокий разлад в христианстве V в., который положил начало, с одной стороны, Так называемой несторианской, а с другой — монофизитской церквам.

Массы верующих всегда понимали воплощение мифологически. Было ли тело Христа действительно реально, создано из плоти и крови, или оно было только кажущимся, как утверждали гностики, — все это имело влияние на принятие ими догмы о спасении. Но философские школы имели на этот счет вполне определенные взгляды. Платон, например, учил, что в человеке следует различать Д1зе души, или «натуры»: рациональную и чисто животную. Если спасение есть не только акт познания, но и приобщения к божественному началу посредством обряда, то теологи вынуждены были прийти к выводу о том, что Христос не мог быть исключительно божеством в. человеческом облике, но был реальным человеком, наделенным телом и душой.

Один из осужденных на Константинопольском соборе 381г. епископов — Апполинарий из Лаодикеи пытался обойти эту трудную проблему, доказывая, что так как у человека тело и душа нераздельны и образуют одну личность, так и в Христе следует видеть одну-единственную божественную индивидуальность. Это и было учение, которое преобладало в александрийской церкви со времен Афанасия. Но отцы антиохийской школы исходя из иной антропологии, более близкой к аристотелевской традиции, отрицали, что в Иисусе имело место полное слияние человеческого и божественного начал. Диодор из Тарса и Феодор из Мопсуестии пришли к утверждению о присутствии в Иисусе двух разных, завершенных в себе личностей. Однако «личность» и «природа» для многих означали одно и то же.

Некий монах из Евфратской части Сирии, по имени Несторий, получивший образование в Антиохии и возвысившийся к 428 г. до высокого сана константинопольского епископа, сделал из этих споров вывод, что Мария не может быть почитаема как «матерь божья», или theotokos, [132] теотокос ибо она есть всего лишь «мать Христа», смертного, как и все другие. Это утверждение оскорбило большинство верующих и особенно весьма могущественных в новой имперской столице монахов. Начались беспорядки и волнения. Немедленно вмешались власти, оберегавшие общественные устои.

Александрийский епископ счел момент подходящим, чтобы унизить константинопольское епископство. Пользовавшийся большим престижем, особенно уважаемый из-за своей аскетической жизни Несторий подвергся ожесточенным нападкам. На римском синоде в 430 г. епископ Целестин одобрил критику. Феодосии II созвал тогда в 431 г. в Эфесе новый вселенский собор, третий по счету. Не дожидаясь прибытия антиохийской делегации и представителей Рима, Кирилл спешно настоял на осуждении Нестория, который вынужден был в следующем году оставить епископские функции.

На первой сессии собора присутствовали всего 153 епископа. Когда прибыли опоздавшие, положение в корне изменилось, и Кирилл должен был бежать в Александрию, где занял откровенно враждебную соборным идеям позицию. Один из преданных ему монахов, Евтихий, разработал новое истолкование христологической доктрины, радикально противоположное взглядам Нестория. В новой доктрине считалось недопустимым помещать в одну плоскость человеческую природу Иисуса с обычными смертными. После ипостатического союза сына с отцом в Иисусе могла существовать только одна божественная природа.

Сторонники Евтихиевой теологии были прозваны по-гречески монофизитами, то есть «приверженцами одной природы». Положение еще больше запуталось.

В 448 г. новый константинопольский епископ Флавиан добился осуждения Евтихия местным синодом. Но преемник Кирилла, Диоскор Александрийский, пользовавшийся влиянием при дворе и поддержкой великого камергера Хрисафия, сумел в 449 г. созвать другой всеобщий собор в Эфесе, где был один из крупнейших центров культа Марии. Применив нажим и нарушив соборную процедуру, Диоскор реабилитировал при помощи императорской гвардии Евтихия и низложил Флавиана. Римский епископ, с которым даже не посоветовались на этот счет, назвал соборное собрание «бандой разбойников».