Жак Лакан - Работы Фрейда по технике психоанализа.

Несколько страницами выше, т. е. сразу же после того, как историческое место этого процесса в биографии субъекта было Фрейдом определено, он недвусмысленно проводит различие между ним и вытеснением, формулируя свой вывод в следующих выражениях: "EineVerdrangungistetivasanderesalserneVerneinung". Что во французском переводе преподносится нам так "Вытеснение — это не то же, что суждение, которое отбрасывает и выбирает". Предоставляю вам самим судить о том, чьим козням обязаны мы злосчастной судьбой французских переводов Фрейда — не можем же мы допустить, что переводчики нарочно сговорились сделать их невразумительными! Я уж не говорю о полном обесцвечивании стиля, которое этот эффект лишь усугубляет.

Процесс, который именуется здесь "Verwerfitng" и относительно которого до сих пор в аналитической литературе, насколько я знаю, ничего сколько-нибудь толкового сказано не было, очень точно укладывается в один из тактов, только что выделенных здесь Ипполитом в диалектике Vememungz, — перед нами то самое, что противостоит первичному Bejahung и в качестве такового представляет собою то, что изгнано, отброшено.

Доказательством послужит вам признак, который изумит вас своей очевидностью. Ибо мы возвращаемся здесь к тому порогу, на котором я в прошлый раз вас оставил и который теперь, когда вы прослушали выступление Ипполита, вам значительно проще будет преодолеть.

Итак, я иду дальше, зная, что даже самые горячие энтузиасты идеи развития, если таковые здесь остались, не смогут в возражение указать мне на позднюю дату этого феномена после того, как Ипполит с блеском продемонстрировал, что первичным он является для Фрейда лишь в мифическом смысле.

Итак, Venverfung полагает конец всякому проявлению символического порядка, то есть пресловутому Bejabung, которое предстает у Фрейда как тот первичный процесс, в котором атрибутивное суждение берет свое начало и который являет собой не что иное, как изначальное условие для того, чтобы нечто реальное могло предстать в откровении бытия, или, говоря языком Хайдеггера, быть отпущено в бытие. Именно к этому дальнему рубежу Фрейд и ведет нас, ибо лишь позже может что бы то ни было оказаться обретенным там в качестве сущего.

Таково основополагающее утверждение, возобновление которого возможно лишь посредством завуалированных формбессознательной речи, ибо единственным путем, которым человеческий дискурс позволяет к нему вернуться, служит отрицание отрицания.

Но что же происходит с тем, что этому Bejahung принадлежит, но в бытие "не отпущено"? И Фрейд с самого начала на этот вопрос отвечает следующее: то, что субъект отторг (verworfen) таким образом от, скажем так, открытости бытию, не обнаружится больше в его истории, понятой как то место, куда вновь и вновь является то, что было вытеснено. Причем я прошу обратить внимание, насколько впечатляет отсутствие в формуле Фрейда малейшей двусмысленности: субъект не захочет об этом "ничего знать в смысле вытеснения". И в самом деле, ведь чтобы у него было нечто, что можно было бы в этом смысле знать, это нечто должно было бы прежде так или иначе явиться на свет первоначальной символизации. А что же, повторяю, происходит с нем на самом деле? Происходит то, что вы сами прекрасно видите: то, что не явилось на свет символического, возникает в реальном.

Именно так и следует понимать фрейдовские EinbeziehunginsIch, включение в субъект, uAusstossungausdemIch, выталкивание из субъекта. Именно это последнее и образует реальное как область того, что пребывает вне символизации. Вот почему кастрация, в данном случае отторженная субъектом и оказавшаяся для него в результате за границей возможного, а тем самым и за пределами возможностей речи, станет возникать в реальном, и возникать бессвязно, то есть в отношениях сопротивления без переноса — подобно пунктуации без текста, сказали бы мы, развивая только что использованную нами метафору.

Ведь реальное не ждет, собственно говоря, субъекта, ибо оно ничего не ожидает от речи. Но оно здесь, идентичное с собственным существованием, шум, в котором можно расслышать все что угодно и который готов заглушить своими раскатами все то, что создает в нем под именем внешнего мира "принцип реальности". Ибо если суждение существования действительно функционирует так, как явствует это из фрейдовского мифа, то происходит это за счет мира, у которого хитрость разума дважды изъяла причитающуюся ей часть.

Какой же еще смысл можно придать тому повторному разделению на внутреннее и внешнее, которое артикулируется во фразе Фрейда: "Esist, wiemansieht, wiedererneFragedesAussenundlnnen" ("Речь снова идет, как видим, о проблеме внешнего и внутреннего")? Посмотрим, в самом деле, когда возникает у Фрейда эта фраза. Вначале имеет место первичное отторжение, то есть возникает реальное как внешнее по отношению к субъекту. Затем внутри представления (Vorstellung), образованного путем воспроизведения (воображаемого) первоначального восприятия, возникает различение реальности как той составляющей этого объекта первоначального восприятия, которая не просто полагается самим субъектом в качестве существующей, а может быть вновь найдена им (wiedergefunden) на том месте, где он способен овладеть ею. В этом, и только в этом, отношении операция эта, всецело спровоцированная принципом удовольствия, выходит, тем не менее, из под его контроля. Но в реальности этой, которую субъекту предстоит скомпоновать в хорошо темперированной гамме своих объектов, реальное, будучи отторгнуто от первоначальной символизации, содержится уже заранее. Можно даже было бы сказать, что оно разговаривает само по себе. Субъект может наблюдать, как оно появляется оттуда в форме вещи, весьма далекой от предмета, который мог бы принести ему удовлетворение, — вещи, по отношению к нынешнему характеру его намерений самой неуместной. Вот что такое галлюцинация в ее радикальном отличии от интерпретационного феномена. А вот свидетельство о ней, записанное под диктовку субъекта рукою Фрейда.

Субъект рассказывает ему, что "пятилетним ребенком он играл с няней в саду, делая надрезы в коре орешника (роль которого в его сне известна). Неожиданно он с необъяснимым ужасом заметил, что разрезал себе мизинец (на правой руке или на левой — этого он не помнит), и что мизинец этот держится только на коже. Боли он при этом не испытывал — только страшное волнение. Сказать что бы то ни было находившейся от него в паре шагов няне у него не хватало духу. Он опустился на скамью и сидел, не в силах снова взглянуть на раненый палец. В конце концов он успокоился, посмотрел-таки на палец, ипредставьте себе — тот оказался невредимым".

Предоставим самому Фрейду со свойственной ему скрупулезностью подтвердить, используя тематические резонансы и биографические соотношения, извлеченные им из субъекта путем ассоциации, все символическое богатство этого галлюцинаторного сценария. Но не позволим этому богатству вскружить нам голову.