Ярослав Пеликан - Странный новый мир внутри библии

Выдающимся примером тут является Новая английская Библия 1970 г., в основе которой лежат заново исправленные тексты неканонических книг и Нового Завета вместе с Танахом в переводе Еврейского издательского общества (Jewish Publication Society). Работа над этой книгой была начата с буквального перевода, подготовленного специалистами по библейским языкам, который потом отредактировал коллектив литераторов, чтобы наилучшим образом согласовать его с нормами английского языка, и потом вновь пересмотрели ученые, чтобы убедиться, что эти исправления не исказили аутентичный смысл. Результатом явилось изложение подлинной мощи и красоты. Поэзия звучит как поэзия, англосаксонская идиоматика вытеснила латинизмы и «изящный английский» предыдущих переводов, а прирожденная мощь английских частей речи предстала в невиданной ясности. К примеру, поскольку предлоги звучат в английском довольно вяло, более буквальный перевод Послания к Римлянам в Библии короля Якова (King James Version): «все из Него, и через Него, и к Нему» (of him, and through him, and to him are all things) был заменен односложными существительными: «Исток, Путь, Цель всего сущего — Ему слава навеки!» (Source, Guide, and Goal of all that is — to him be glory for ever! — Рим. 11:36, New English Bible).

Однако ужасающее незнание Библии распространяется в наше время в масштабах эпидемии, что становится очевидно из нервного смеха, когда на сцене или во время застолья кто-то коснется таких предметов, как ангелы, молитва или бессмертие души. И все же одна из положительных сторон этого невежества (хотя довольно трудно найти в нем какие-нибудь еще положительные стороны) — трепет открытия, поджидающий образованных в других отношениях людей, когда они впервые сталкиваются с Писанием, читая его в классе или самостоятельно. Совершенно неожиданно оно вдруг обращается к ним, будто никогда ни к кому не обращалось прежде: «Красота вечно древняя, вечно новая». В нем всегда жила эта сила, и пораженные им всегда терялись, не зная, что с этим делать.

Однако, как и вечно древняя, вечно новая красота византийской иконы или григорианского хорала, мерные ритмы Псалтири и берущая за душу красота Библии постоянно находятся под угрозой оказаться самодостаточными. Сама известность Библии на протяжении стольких веков сглаживает порой ее острые углы и стушевывает ее главное назначение, состоящее не только в том, чтобы успокаивать тревожных, но и в том, чтобы тревожить спокойных, в частности, спокойно слушающих ее, сидя на скамьях своей синагоги или церкви. Если справедливо, что каждая эпоха ухитряется изобретать свои особенные ереси, то наш век кажется особо падким на эстетизм (что становится особенно наглядно, когда внушительные аудитории собираются в Великую пятницу, чтобы послушать «Парсифаль» Рихарда Вагнера — кажется, соответственно замыслу композитора), тот эстетизм, который видит предельную тайну трансцендентного, «тайну пленительную и ужасную», [6] 6 Rudolf Otto, The Idea of Holy (New York, 1928). в красоте музыки и искусства, обладающей волшебным свойством переносить в потустороннюю реальность, не призывая одновременно к осознанию собственных грехов в присутствии Святого Господа, праведного Судии человеческого рода.

Подражая кьеркегоровским фигурам речи, можно в отношении «красоты» сравнить язык Библии с набором инструментов стоматолога, аккуратно разложенных на столе и развешенных по стенам, интригующих своей технологичностью, сверкающих поверхностями полированной стали — пока они не будут использованы для работы, для которой предназначены. Тогда моя реакция резко изменится с: «Какие они блестящие и красивые!» на: «Заберите эту проклятую штуковину у меня изо рта!» Когда я вновь берусь перечитывать Библию, возможно благодаря свежести нового перевода, распадается покрывало клише, и она начинает говорить лично со мной. Многие люди, не желающие иметь дела с организованной религиозностью, заявляют, что они могут почитать Библию и дома. Однако трудно преодолеть подозрение, что в действительности большинство из них не очень много ее читает. Ведь, ощутив однажды шок, как от удара палкой, от того, что она на самом деле говорит, они пришли бы к мнению, что это еще более странно, чем мир синагоги или Церкви.

Переводы Библии, древние или новые, прекрасные или посредственные, могут также оказаться под угрозой искусственного приручения языка Танаха и Нового Завета. В каком-то отношении это и есть их прямое задание: «чтобы читающий легко мог прочитать» (Авв. 2:2), как говорит пророк. Гениальность лютеровского перевода Библии на немецкий в том, что он звучит вовсе не как перевод, а как текст, написанный на немецком, на каком говорили и писали бы Исаия или Матфей, живи они в Саксонии XVI в. Любой, кому приходилось много переводить какой угодно текст с одного языка на другой, должен был усвоить, кажется, очевидный принцип: читатель не должен обращаться к словарю, чтобы понять его. В то же время переводчик любого текста, и в первую очередь переводчик Библии, необходимо сталкивается со многими словами и фразами, которые перевести трудно. Богослужебная пометка «Сэла» в Псалтири (напр., Пс. 3:3) передается в переводе Танаха Еврейского издательского общества (Jewish Publication Society) как «богослужебное указание с неясным значением», а «рака» в Евангелии (Мф. 5:22) передается в сносках Пересмотренного стандартного перевода (Revised Standard Version) Нового Завета как «непонятное бранное выражение». Оба технических термина упрямо сопротивлялись всем исследовательским усилиям на протяжении столетий и целых тысячелетий и до сих пор пребывают вполне «иностранными» для нас.

Но язык Библии «чужеземен» для нас и в гораздо более глубоком смысле. Каждый учитель еврейской школы или воскресной школы сталкивается с тем, что Библия, как Танах, так и Новый Завет, сплошь и рядом оперирует сельскохозяйственной образностью, которую дети современного города находят довольно непонятной. Слова «Господь — Пастырь мой» (Пс. 22/23:1) могут быть знакомы, но вряд ли они многое говорят изучающему Библию, молодому или пожилому, если для него «пастыри» и их работа ассоциируются разве что с шерстяным свитером или, в лучшем случае, с бараньим рагу. Не способствует «переводу» и сентиментальная трактовка «пастыря» определенными формами религиозного искусства, предлагающими образ, который не узнал бы ни один древний пастух и ни одна овца, ни древняя, ни современная. И если христианский читатель надеется снять эту проблему, как свойственную «Ветхому Завету», ему стоит вспомнить слова Иисуса: «Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» (Ин. 10:11); та же самая сельскохозяйственная метафора поясняет здесь не какой-то периферический элемент христианского учения, а его центральное исповедание, что Христос умер за мир. Но наиболее иностранным из всего иностранного языка Библии говорит апо-калиптика, встречающаяся нам сперва в книгах Иезекииля и Даниила, а затем — в Откровении Евангелиста Иоанна. Глава за главой, эти книги изображают целый калейдоскоп зверей и звезд, цветов и процессий, все из которых, вероятно, что-то означали для автора и должны что-то означать для читателя и тогда, и даже теперь. Расходящиеся, подчас чудаковатые интерпретации, которым подвергается веками библейская апокалиптика, как иудейская, так и христианская, подкрепляет это впечатление чужеземности даже самими своими усилиями прояснить ее.

Читать дальше