Иоанн Мейендорф - Византия и Московская Русь

В XIV веке в неизменном виде сохранялся огромный свод византийской гимнографии, создававшийся в IX и X веках: песнопения различных циклов — ежедневного, недельного, годового и пасхального. Но этот свод продолжал пополняться. Особенную популярность, например, завоевали гимны и каноны, написанные патриархом Филофеем. Филофей не только составил службу в честь св. Григория Паламы, которого канонизировал в 1369 г., [302] Эта служба была приурочена в Триоди ко второму воскресенью великого поста; см. 109, с. 168–169. но и сочинил несколько других литургических и агиографических текстов. Поскольку у Филофея были постоянные связи со славянскими странами, его гимны и молитвы были переведены на славянский язык еще при его жизни — либо в Болгарии, либо на Руси. [303] 241, с. I XXIX–I XXXVI; 230, с. 140–149.

В XIV веке к славянам и, в частности, на Русь перешла из Византии не только литургическая реформа и новый Типикон, но и огромное количество духовной, в основном монашеской и исихастской литературы. [304] ср. 132, с. 8–12. В древнейшей библиотеке Троицкой Лавры были в славянском переводе XIV и XV веков книги таких классиков исихастской духовности, как св. Иоанн Лествичник, св. Дорофей, св. Исаак Ниневиец, св. Симеон Новый Богослов, св. Григорий Синайский. [305] 231, с. 317–324. Их же сочинения находились в XV веке в библиотеке Кирилло–Белозерского монастыря. [306] Н. Никольский, «Описание рукописей Кирилло–Белозерского монастыря, составленное в конце XV в.». в : Общество любителей древней письменности, 113, СПб, 1897. Если сравнить собрания главных русских монастырских библиотек с современными им византийскими книжными собраниями на Афоне, Патмосе или Синае, то поражаешься сходству: русские монахи читали тех же святых отцов и те же жития святых, что и их греческие братья. «Второе южнославянское» или «византийское» влияние дало Руси достаточно переводов, чтобы русские монастыри практически сравнялись с монастырями греческими. Русские монастыри заметно отличаются от византийских лишь в отношении подбора чисто богословской литературы: в них почти отсутствуют богословские творения каппадокийцев, св. Кирилла Александрийского, св. Максима Исповедника, полемические трактаты, составленные в XIV веке паламитскими богословами. Существенное исключение составляют творения Псевдо–Дионисия Ареопагита, а также некоторые scholia Максима Исповедника, переведенные в 1371 г. на Афоне сербским монахом Исайей: [307] Ср.: В. Мошин, «Житие старца Исайи, игумена Русского монастыря на Афоне». Сборник русского археологического общества в королевстве Югославии. Белград, 1940, с. 125–167. сразу после завершения перевода рукопись была доставлена в Россию, и здесь ее лично переписал митрополит Киприан (до 1406 г.). [308] Ср.: Г. М. Прохоров, Памятники литературы византийско–русского общественного движения эпохи Куликовской битвы. Автореферат. Ленинград, 1977, с. 25–26. К числу исключений относятся также запись прений Паламы с его противниками, составленная Давидом Дидипатом, [309] См. 109, с. 404. Славянский перевод см.: Прохоров, ук. соч., с. 13–16; некоторые богословские сочинения Паламы, в том числе короткий трактат против Акиндина и «Исповедание веры», были переведены в Болгарии (см.: М. Г. Попруженко, «Из истории религиозного движения в Болгарии в XIV веке». Slavia, l (1928–1929), с. 536–548, и особенно: Иванова–Константинова К., Някои моменти на Българо–византийските связи, Старобългарска литература, I, София, 1971. с. 209–242. и материалы антииудаистской [310] Ср.: Г. Прохоров, «Прение Григория Паламы «с хионы и турки» и проблема «жидовская мудрствующих»». 245, XXVII, 1972, с. 329–369. и антилатинской [311] Ср. 223 и 222. полемики, непосредственно имевшие отношение к Руси.

Эти примеры показывают, что литературные связи Руси и Византии осуществлялись в основном по церковным и монастырским каналам. Церковные круги не придавали, как правило, большого значения переводу на славянский язык светских сочинений. Среди проникавших на Русь мирских писаний абсолютно преобладали хроники и другие исторические сочинения; философские или научные работы практически отсутствовали. [312] Р. П. Дмитриева, «Светская литература в составе монастырских библиотек XV и XVI веков (Кирилло–Белозерского. Волоколамского монастырей и Троице–Сергиевой Лавры)». 245. XXIII. 1968, с. 143–170.

Как можно в подобных обстоятельствах говорить о влиянии на славян «палеологовского возрождения»? Мы уже отметили, что само понятие «возрождение» вряд ли оправдано в отношении к Византии XIV века. Еще более неопределенным оно становится в славянском контексте. В Византии литературные и интеллектуальные традиции античности культивировались узкой элитой гуманистов, все более обращавшихся к западу. Они либо совсем не имели сношений со славянами, либо такие сношения были очень незначительны. Единственное известное исключение составляет интерес Никифора Григоры к делам русской церкви и его предполагаемые личные связи с митрополитом Киевским и всея Руси Феогностом (1328–1353), которого он упоминает как «мудрого и боголюбивого человека». [313] История Византии. XXXVI. 24. Бонн. III, с. 513. Согласно Григоре, Феогност, получив сочинения Паламы, нашел, что в них нет ничего, кроме «эллинского многобожия» ( Ελληνική ν πολυθείαν), «бросил их на землю и отказался выслушивать их содержание». Далее Григора утверждает, что митрополит составил пространные возражения против паламитского богословия и послал их патриарху (очевидно, Иоанну Калеке) и синоду, присовокупив соответствующие анафемы паламитам. [314] Там же. XXVI. 47. с. 114.

Если события, описываемые Григорой, действительно имели место, то перед нами единственный случай, когда деятель византийской церкви в славянских странах принял сторону антипаламитов в богословских спорах XIV века. [315] Григора был эмоциональным и пристрастным противником паламитов. а «иногда не стеснялся отбирать и искажать факты в политических целях» (129, с. 29). Его свидетельства об антипаламитских действиях Феогноста не подтверждаются другими источниками; впрочем, доводы, которые приводит А. Тахиос для доказательства того, что Феогност всегда был другом Кантакузина и, следовательно, сторонником паламизма даже в 1341–1347 годах, основаны только на конъюнктуре (172, с. 17–29). Можно предположить, что Григора имел в виду акт официального одобрения Феогностом анафемы, наложенной на Паламу патриархом Иоанном Калекой в 1344 году; поскольку анафема была утверждена патриархом и синодом, то возможно, что такого одобрения потребовали от всех митрополитов патриархата. [316] Ср. 109, с. 110–112. В таком случае, «паламитские томы», которые, по утверждению Григоры, проклял Феогност, — это Святогорский Том и Том собора 1341 года. В этом может заключаться противоречие, подрывающее доверие к Григоре: патриарх Иоанн Калека не анафематствовал Том 1341 года (который сам подписал), а лишь пытался истолковать его в антипаламитском смысле. Даже если Феогност в 1344 году поддерживал политику патриархата, нет никаких сведений о его конфликтах с исихастскими патриархами Исидором, Каллистом и Филофеем, занимавшими кафедру до его смерти в 1353 году, или о поддержке им группы антипаламитских епископов во главе с Матвеем Ефесским (его Феогност должен был знать, потому что в 1331–1332 годах Матвей был на Руси), [317] 79, с. 248–252. которые выступали против паламизма после 1347 года. [318] 109, с. 132–134, 152–153: современное знание истории этого периода опровергает аргументы А. Д. Седельникова в пользу тезиса об антипаламитской настроенности Феогноста после 1351 года (ср.: «Мотив о рае в русском средневековом прении», Byzantinoslavica, VII, 1937–1939, с. 164–166); по этому вопросу см. также 172, с. 17–29.