Валентин Свенцицкий - Граждане неба. Мое путешествие к пустынникам кавказских гор

— Экскурсантов нет, так и пустыннику рад, — смеется о. Иван.

Рис. Пустынник о. Иван

Но «располагаться» ему пришлось не скоро: мы заговорились и просидели до глубокой ночи.

— Мы монастырь не осуждаем, — говорил мне о. Иван — без монастыря, без послушания нельзя. С этого всякий пустынник начинать должен. Но у иных душа лежит к безмолвию, тем и надлежит уходить в пустынь. Особенно горы на душу хорошо действуют — возвышающе. Усматриваешь в них некое таинство… Мы на пустынь не так смотрим, что это выше монастыря, а так, что каждому свой путь: иному монастырь, иному мир, иному пустынножительство…

— Вы раньше в монастыре были?

— И я был, и все наши пустынники из монастырей вышли.

— А в пустыне долго живут?

— Самые старые лет двадцать.

— А как же вы уходили из монастырей — самовольно, или с благословения игумена?

— Больше, действительно, самовольно… Но и в монастырях иногда сочувствуют. Был в Драндском монастыре старец Иеремия — покойный уж теперь. Пришел к нему однажды наш пустынник за советом. Не знает, как быть с помыслами, — все кто-то внушает: уйди да уйди с горы, никакого спасения тут нет. Тоска напала. Особенно тяжело ему было, что цветы садить нельзя. Уж очень пустынник этот цветы любил. А у нас цветами заниматься не то, что запрещается, а считают за пустое дело. Старец и сказал ему: «Терпи, не уходи из пустыни. Обязательно продолжай жить. Если искушению поддашься, уйдешь, потом и вовсе места не найдешь себе. А если о цветах тоскуешь, так тоже не сомневайся: сади их! Я и семян тебе разных дам. Живи по-прежнему…» Пустынник послушался. Спаси Господи…

— А вы часто тоскуете, о. Иван?

— Бывает. Без этого нельзя? Иной раз такая скорбь нападет, кажется, бежал бы на край света. И все тогда по-другому, кажется, и не видишь, что вперед двигаешься. А враг и мучает: зря, мол, здесь живешь, никакого спасения нет. Пока еще не стар — уходи. И страх тогда нападает. Всего боишься. Ночи не спишь. Но за скорбью всегда бывает утешение. Помогает Господь. Проходит это… Вот увидите пустынников, посмотрите на нашу жизнь: живем ничего, слава Тебе, Господи. Только бы не гнали с гор, все бы хорошо было.

— Да за что же вас гонят?

— А Господь знает, за что! Теперь еще ничего, слава Богу, а одно время очень гнали. Вреда мы лесу не делаем, сами увидите. Места там непроходимые, лес все равно взять нельзя. Выберем себе какую-нибудь полянку, поставим келью, насадим картофель, больше нам ничего не надо.

— А кукурузу сеете?

— Немного, больше муку покупаем. Ее хоть и посеешь, медведь всю переломает. Медведей очень много. Раз кукурузу попробует — не отгонишь, и днем и ночью ходит, пока не поломает всю.

— Откуда же у вас деньги, о. Иван?

— Рукоделием занимаемся: ложечки, вилки, крестики, четки делаем, на Новом Афоне берут в лавку. Ложечку в день можно сделать легко. Дают за нее пятнадцать копеек.

— Сколько вы тратите в год?

— По разному. Иной рублей пятнадцать тратит. Какие наши траты? Масло, соль, сахар. А больше всего мука.

— Как же вы ее к себе доставляете?

— На себе носим. По пуду, по полтора. Осенью сразу на год запасаем. Картофель свой. Вот и еда наша.

И точно боясь, что я увижу в этом подвижничество, прибавил:

— Мы едим много: два раза в день. И живем свободно: если к пустыннику придет в гости брат пустынник, он угостит его и картофель поджарит на масле… Устав монастырский держим, конечно, но больше сама жизнь устав нам дает. Иной раз и попостишься побольше, иной раз и подкрепишь силы…

Эти слова о. Ивана были очень характерны. И в о. Сергии, и теперь в нем очень ярко чувствовались эта религиозная широта и «свободный дух». В самом тоне, в самом языке не было того «общего», что делает похожими между собой всех монахов без исключения. Ни опущенных глаз, ни заученных выражений, ни вздохов, ни елейного голоса. Видно, что все «внутри», и что «внешний» устав только для руководства…

В заключение нашей беседы о. Иван снова сказал:

— Вот увидите сами, как мы живем. Слава Богу. Конечно, может быть, что и не так: вам со стороны видней…

Утром о. Иван разбудил меня в шесть часов.

Мы ни слова не говорили с ним вчера, как будем двигаться дальше: пешком, или, как предполагалось раньше, о. Иван сходит в Латы и приведет лошадь от поселенца.

Но утром как-то само решилось, что надо идти пешком.

О. Иван страшно обрадовался.

— Вот и хорошо, вот и отлично. Пойдем прямиком, тут до Лат всего верст пятнадцать будет… После дождей немножко трудновато, да ничего… испытание сделаем… На крутых подъемах я вас за палку вытяну, а на спусках за спину будете держаться…

— А рек переходить не придется?

— После дождей в одном месте, пожалуй, в брод надо будет.

— Я не смогу: у меня голова кружится.

— И ничего нет удивительного! У пустынников многих, люди привычные, и то бывает. Я перенесу вас на себе…

— Смотрите! Во мне около пяти пудов…

— Ничего! Я и два мешка муки перенесу. Бояться нечего.

— Итак, значит идем!

— Идем, идем… Сделаем испытание. Увидим, можете ли вы дальше идти и, главное, подняться на наши горы.

От подворья мы пошли не по шоссе, а задами, спустились вниз, в овраг, по высокой, совершенно мокрой траве. Я сразу промок по пояс. У о. Ивана тоже по пояс почернел серый подрясник. В овраге было холодно, и зелень такая густая, что казалось, мы идем не утром, а вечером.

Рис. Долина реки Кодор

О. Ивану, действительно, пришлось переносить меня.

Осторожно поставил на другом берегу и сказал:

— В вас нет пяти пудов… мешок с мукой тяжелее…

Из оврага поднялись на небольшую гору, потом снова спустились в овраг и табачными плантациями вышли к реке Кодор.

Первое время дорога шла низом, по самому берегу реки, и идти было приятно.

После дождей Кодор казался широкой, многоводной рекой. Только по стремительно-быстрому течению и белым пенистым волнам можно было догадаться, что это «горная речка».

Я уже начинал разочаровываться. Вместо «испытания» по трудной дороге, мы шли по открытой ровной поляне, точно по городской площади, не хватало только асфальта.

Но о. Иван, который шел впереди, остановился и сказал:

— Теперь отдохнем. Надо сворачивать в гору.

Я не устал еще, но послушался. Мы сели на мшистые, нагретые солнцем камни и стали отдыхать.

И вот началось мое «испытание»!

Я выдержал его блестяще! Не только взошел на гору, но о. Ивану ни разу не пришлось втягивать меня за палку или подставлять спину.