Валентин Свенцицкий - Граждане неба. Мое путешествие к пустынникам кавказских гор

— У нас один пустынник был, старичок, так я его всегда на палке тянул, — говорит о. Иван после самого крутого подъема перед выходом на шоссе.

Я устал, сильно устал. Но не ожидал от себя такого успеха и потому чувствую особую бодрость.

О. Иван сияет от удовольствия и говорит мне:

— Испытание выдержали. Слава тебе, Господи. Теперь всю дорогу можно пешком идти. Сейчас выйдем на шоссе, дорога пойдет легкая, ровная до самых Аджар. Подъем чуть заметный будет. После такой горы идти по шоссе за отдых покажется…

Рис. "Богатская стена"

О. Иван оказался прав.

Первую версту по шоссе мы шли так быстро и легко, как будто бы только что вышли в путь. Да и вид кругом заставляет забывать об усталости. Вся долина с белой, как снег, рекой посредине открывается перед глазами. Такой простор, такая роскошь природы, что не только усталость, все решительно забываешь на мгновение и чувствуешь себя частью, невидимо связанной с этим чудесным миром, и вечность свою вместе с ним. Вот куда надо посылать всех мертвых духом. Воскреснут!

Аджарское шоссе, или, как оно официально называется, Военно-Сухумская дорога, не похоже на шоссе Кавказского побережья. Оно очень узкое, местами не более двух аршин. Поселенцы имеют особо приноровленные телеги для перевозки клади: маленькие и узенькие. Но чаще всего гонять лошадей вьюком. Слева почти отвесная стена скал, справа такой же отвесный обрыв к Кодеру.

Я смотрю вниз и радуюсь в душе, что отказался от мысли ехать на лошади. Идти жутко, а ехать и вовсе трудно было бы. Ведь, достаточно одного движения лошади в сторону, и полетишь в пропасть. Когда идешь пешком, если и ждешь опасности, то только сверху: может упасть размытый дождем камень. Шоссе полно самых трагических воспоминаний: упал с лошадью поселенец, разбился вдребезги… Упала с лошадью женщина… Задавила снежная глыба…

— А где же недавно был обвал?

— Вот сейчас будем проходить. Называется «Богатская скала». Это самое опасное место. Скалы висят над головой и часто обрываются. Мы и то зимой иногда бегом здесь бегаем: страх нападает…

«Богатская скала» — это почти отвесная гора страшной высоты. Камни обнажились, и все время слышен шум скатывающихся с горы осколков. Шоссе особенно узко в этом месте, а пропасть к реке так глубока, что трудно смотреть в нее без головокружения. Опасное место можно пройти в 2–3 минуты, но невольно является потребность «бежать», и дорога кажется мучительно медленной.

— Вот тут и обвал был, — говорит о. Иван.

У самой скалы стоит передок телеги, на которой ехал поселенец. Железные шины изуродованы. Валяются мелкие камни, еще не убранные с дороги.

Мы идем с о. Иваном молча. Я вижу, что он спокоен; но сам не могу отделаться от своеобразного жуткого чувства. О. Иван, видимо, понимает мое состояние. Он идет впереди очень скоро. Нарочно выбирает дорогу, хотя и по грязи, но ближе к скалам. Когда слышно, как осыпаются камни, он подымает голову и идет еще скорее. Я едва поспеваю за ним. Но вот дорога делает поворот, и мы выходим на безопасное место.

Останавливаемся и смотрим назад. На солнце страшная стена камней блестит, как белые зубы, и, несмотря на красоту места, неприятно смотреть на нее.

— Здесь прибежище орлов, — говорит о. Иван, — никто их достать не может.

Всматриваемся: действительно, над самыми высокими уступами медленно кружатся два орла.

— Я всегда вижу их здесь, должно быть, спокон веку живут.

— Пойдемте, о. Иван.

— Пойдемте…

Поворачиваемся, чтобы идти. Картина меняется: вместо страшной скалы перед нами впереди низенький духан.

Это первый наш привал.

Рис. Реки Кодор после дождей

Ближе к Латам дорога почти все время идет лесом. Густая тень закрывает ее от солнца. Это облегчает путь. Но зато на солнце все давно уже высохло, а здесь грязь непроходимая. Мы сначала выбираем тропинки посуше, потом видим, что это бесполезно, и шлепаем прямо по жидкой грязи.

Всю дорогу до Лат о. Иван рассказывал мне о поселенце Филиппе, у которого нам предстояло ночевать. Рассказы эти, а потом личные впечатления создали передо мной удивительный образ праведного человека. О таких людях никто не знает. И величие их и подвиги их так скромны по внешней форме, так лишены «блеска», что даже те, кто знает о них, вероятно, считает делом обыкновенным, чем-то таким, что иначе и быть не может. И в то же время я уверен, что в них больше глубины и подлинной святости, чем во многих «геройских» подвигах, которыми мы привыкли восхищаться.

Филипп — это какое-то воплощение смирения, терпения и любви. Вот у кого поучиться отношению к жизни всем, кто от первой внешней неудачи подымает на себя руку! Если посмотреть на жизнь его со стороны, кажется, нет в ней никаких сколько-нибудь заманчивых внешних целей. Людям, развращенным мирской сутолокой, жизнь без таких внешних приманок должна казаться совершенно бессмысленной. Но он несет ее, как святыню. Это чувство святости жизни освещает ему все, дает терпение переносить скорби, подсказывает, как нужно относиться к людям, и до того осмысливает и его, и всеобщее бытие, что, я думаю, самый вопрос: «зачем жить?» для Филиппа звучал бы как абсолютная бессмыслица.

Филипп долгие годы бедствовал страшно. Теперь немного поправляется, но все же живет не богаче бедного крестьянина нашей средней полосы.

Он уже пожилой, с проседью. У него большая семья. Сейчас при нем жена и четверо детей. Одна дочь замужем, две дочери монахини.

Несмотря на бедность, дом Филиппа в Латах считается «странноприимным». Пустынники, прохожие, русские, турки, мингрелы — все заходят к нему ночевать. И никогда никому не отказал он в приюте, никогда никого не отпустил без куска хлеба. И делает это Филипп совершенно просто. Вовсе не потому, что «долг» велит, а просто потому, что иначе и быть не может. Человеку надо ночевать и надо есть, — Филипп дает ему и то и другое.

Должно быть, всех праведников испытует Бог! И Филиппу посылает испытания, одно тяжелее другого. Чуть скопит немного денег, купит лошадь — украдут. Купит корову — украдут. Быка — украдут. За два, за три последних года у него украли трех лошадей, двух коров и быка. Для бедного поселенца это полное разорение! Ни у кого в Латах не случалось такого несчастия. Филиппу точно нарочно посылается. Но Филипп терпит так же просто, как и отдает последний кусок хлеба.

Только раз впал в отчаяние, да и то Бог утешил его.