Мигель де Унамуно - Житие Дон Кихота и Санчо

Сила правды, с одной стороны, а с другой — мелкие подробности, холодные отступления, обстоятельства, которые источниковеды всех времен живописуют с такой писарской точностью в своих литературных этюдах.

А что есть правда? 3Что здесь правда и в чем ее сила?

Правда — это факт, но факт всеобъемлющий и живой, таинственный, универсальный, корнями уходящий в чудеса. Деяния, [56] Я противопоставляю понятия «факт» и «деяния», потому что многие вещи, повторяясь неоднократно, меняют свою природу, например «труд» и «труды».4 превращаясь в мелочи, дробятся при анализе и анатомировании в пыль, в факты, и при этом исчезает живая реальность.

Сила правды Дон Кихота заключается в его душе, в его человеческой и кастильской душе, и правда обнаруживается в его лице, где отражается душа. «Но должны ли мы отделять его душу от облика или его облик от души?» — спросит кто‑нибудь и добавит, что в чертах лица его, во всем физическом складе мы сможем лучше разглядеть правду его души. На что отвечает сам Дон Кихот, описывая (в главе I части второй) черты лица Амадиса, Рейнальдо и Роланда, которые «были такими, какими их описали, и, основываясь на их характере и совершенных ими подвигах, всякий с помощью разумной философии может определить их черты, окраску тела и рост».

«С помощью разумной философии»! Не хуже по крайней мере той, согласно которой на основании черт лица, цвета кожи и роста можно представить себе содержание героических свершений и суть характеров; ведь если из деяний выводятся характеры, то из характеров можно выводить деяния. Обратимость, которая ускользает от тех, кто в рамках либо идеализма, либо реализма, тоже обратимых, оспаривает либо одну, либо другую доктрину, подобно тем двум кабальеро, которые спорили из‑за цвета щита, притом что каждый из них видел только одну сторону, — согласно глубокомысленной притче Карпентера. 5Для Дон Кихота истинной философией была, естественно, его собственная, кастильская, то есть реализм, благодаря которому по подвигам можно определить черты лица, от внутреннего прийти к внешнему, — реализм центробежный, своевольный, превращающий мельницы в великанов, и не более безумный, чем тот, что превращает великанов в мельницы, не менее реалистический и не менее идеалистический. В конце концов не от черт лица зависят подвиги и не от подвигов — черты лица, подобно тому как орган не предшествует функции и функция не предшествует органу, а все взаимодействует друг с другом, непрерывно проистекает из великой всеобщей причины, причины и следствия одновременно, причины–следствия или и не причины и не следствия, как угодно, поскольку в определенный момент все это становится единым. И довольно метафизических рыцарских романов, которые славного Алонсо Кихано привели к тому, что «от недосыпания и чрезмерного чтения мозги его высохли, и он совсем рехнулся».

Художник, который пожелал бы написать портрет Дон Кихота с помощью разумной донкихотовской философии , должен извлечь из его подвигов и условий жизни представление о чертах лица, оттенке кожи и росте Рыцаря; художник должен исходить из тех эмпирических данных, которые Сид Амет нам предлагает как самые убедительные доказательства. Чтобы достичь этого, живописец должен раскрыть душу Дон Кихота, вдохновиться необыкновенными подвигами и возвышенностью натуры своего персонажа и таким образом найти путь от своей души к душе Дон Кихота, а если вдруг в художнике ничего нет от Дон Кихота, пусть немедленно откажется от этого предприятия, оно уготовано другому, и при этом нужно помнить о том, что сказал сам Дон Кихот: «Пусть меня рисует кто хочет, лишь бы он меня не обезображивал, [57] В переводе Г. Лозинского: «не уродовал». В тексте Сервантеса игра слов: «retratar» («изобразить») и «maltratar» («обезобразить»), которую развивает Унамуно. потому что легко потерять терпение, когда тебя так оскорбляют» (глава LIX части второй).

Изобразить Дон Кихота, не обезобразив его, — значит облечь его душу в тело, сквозь которое душа эта словно просвечивает и которое отмечено индивидуальностью Рыцаря; значит достичь в живописи символичности, исполненной величайшей экспрессии и силы, то есть создать образ человека–символа. И чтобы сделать это, нужно искать душу ламанчского идальго не только на бессмертных страницах Сида Амета, но и вне этих страниц.

Дон Кихот жил и живет не только на страницах книги, и испанский живописец, достойный запечатлеть его, может найти его живое воплощение в глубинах своего духа, если будет искать его с любовью, погружаясь все глубже, настойчиво докапываясь до сути. Сид Амет только очертил биографию некоего живого реального человека; и так как немало людей живут в заблуждении, будто никогда и не было Дон Кихота, нужно взять на себя труд, каковой и сам Рыцарь взял на себя, дабы убедить людей в том, что в мире были странствующие рыцари.

Как только наука, все анатомирующая и анализирующая, погружает скальпель в живую ткань, где переплетаются и смешиваются легенда и история, или пытается обозначить границы между ними, с одной стороны, и романом, иносказанием и мифом — с другой, вместе с жизнью исчезает и правда, остается только правдоподобие, столь полезное для источниковедов и всякого рода соглядатаев. Только убивая жизнь и вместе с ней подлинную правду, можно отделить исторического героя от героя романа, мифа, сказки или легенды и утверждать, что кто‑то существовал в полной мере или почти в полной мере, другой — наполовину, а кого‑то и вообще не бывало; ведь существовать — значит жить, и кто действует, тот существует.

Существовать — значит действовать, а разве Дон Кихот не действовал и не действует в душах так же энергично и живо, как действовали до него странствующие рыцари? Так живо и энергично, как и множество других героев, об исторической реальности которых свидетельствует не только Альваро Тарфе. [58] Забывчивый читатель вспомнит, что дон Альваро Тарфе был тем самым кабальеро, который объявил в гостинице в присутствии алькальда одного селения и писца, что Дон Кихот Ламанчский, находящийся здесь, не тот, который был выведен в книге Авельянеды (глава LXXII части второй). 7

Будущий герой сначала зарождается в душе народа, а уж потом является на свет, душа народа предугадывает его в скоплении некоего духа, рассеянного в мире, и ждет его прихода. В каждую эпоху, как говорят, появляется герой, который ей нужен. И это понятно, поскольку герой каждой эпохи впитывает в себя великие идеи своего времени, единственно для того времени великие; он чувствует потребности своего времени, свойственные только той эпохе, и проникается ими. И иной герой может кончить дни в нищете или унижении, на галерах или в сумасшедшем доме, а случается, и на эшафоте.