Александрова Т. Л., Суздальцева Т. В. - Русь уходящая: Рассказы митрополита

Потом мы узнали, почти полное отсутствие бороды и странный цвет его лица, которое от мороза всегда шелушилось, — это результат плохой пластической операции, потому что он был отброшен взрывной волной, и лицо его было изуродовано. Впрочем, это его не безобразило, видно было только то, что это инородная ткань.

Когда о. Николай умер, этот стимул ушел в прошлое, а со временем я понял, что апологетика — это совсем другое: это лучшее знание своего собственного образа мыслей и действий.

Диплом у нас приравнивался к кандидатскому сочинению.

Владыка всегда называл К.А. Виноградова именно так, поскольку он одним из первых поступил в Лавру после возобновления в качестве послушника и был первым из скончавшихся в этом звании. — Концевая сноска 22 на с. 385.

Мое поколение в детстве учили писать по косой линейке 86–м пером, — Боже упаси, если возьмешь какое–нибудь другое перышко. Сознаюсь, что у меня по чистописанию выше тройки не было, — когда однажды получил четверку, это был праздник в семье.

«Одна есть в мире красота…» — стихотворение К.Д. Бальмонта. — Концевая сноска 23 на с. 385.

Мария Николаевна Ильченко жила в Кропоткинском переулке. Она была дочерью офицера царской армии и вдовой первой скрипки Большого театра. Была небольшого роста, хрупкая. Волосы у нее были очень тонкие, старческие, но пышные. Когда ее спрашивали, чем она их моет, отвечала: «Хозяйственным мылом».

Она всегда присутствовала на выступлениях мужа, и перед его выходом заботливо осматривала сцену, все ли в порядке. И вот как–то раз, на гастролях, по обыкновению, выглянула она на сцену и ахнула: рояль забыли убрать! Что было делать? Она с испугу разбежалась и одна отодвинула огромный концертный рояль в угол. Зал встал и зааплодировал.

Нельзя отрицать, что славянский язык на службе далеко не всегда звучит понятно. Патриарх, к примеру, говорил, что в детстве недоумевал: почему в церкви неправильно читают по–русски: «Ослу козла не убоится» — «Никакого согласования в падежах!»

Гнедич состоял в переписке с монахиней Серафимой, дочерью митрополита Серафима (Чичагова). Она писала письма размашистым, твердым, мужским почерком, и заканчивала их категорически: «Батюшка! Извольте молиться!» На что Гнедич, человек очень вежливый и утонченный, но с большим чувством юмора, писал ей в ответ своим тонким, мелким, бисерным почерком: «Матушка! Пожалуйста, спасайтесь!»

Работа называлась «Значение христианской любви в аскетических творениях преподобного Симеона Нового Богослова». Но на самом деле ее основной темой было познание. Ведь существует три пути познания: дедуктивный, которым пользовался Шерлок Холмс, индуктивный, который нередко применяют философы, и интуитивный, наиболее употребительный в религии. Наше православное понимание: познание идет через любовь. Когда вы входите в идентичное состояние с объектом познания, то это и есть любовь.

О. Александр, окончив Санкт–Петербургскую Духовную Академию, молодым священником был послан в Америку в помощь архиепископу Тихону, будущему Патриарху и нес миссионерские труды в Нью–Йорке, сопровождал Патриарха по многим другим городам, его трудами был построен собор святителя Николая на одной из центральных улиц города. Сейчас этот собор является представительством Святейшего Патриарха Московского при митрополите Американской Церкви. Потомки русских людей, выехавших туда сто и более лет тому назад уже в третьем–четвертом поколении ходят в этот собор, находя в нем кусочек родины: там звучит русская речь, слышатся молитвы на родном церковно–славянском языке, — хотя многие из них уже не знают русского языка. Мы регулярно посылаем туда священников для прохождения пастырской службы. Кстати, брат Ивана Семеновича Козловского долгие годы был там регентом.

Затем о. Александр был переведен в Хельсинки и несколько лет служил там в главном соборе, возвышающемся над городом и над морем. Когда произошла революция он вернулся опять–таки в помощь Патриарху Тихону, вместе с ним был арестован в первый раз. До ареста он служил ключарем, т. е. хранителем ценностей, храма Христа Спасителя. Несколько лет спустя он был освобожден и проходил свое служение в храме Ризположения на Донской улице. Старшее поколение москвичей хорошо помнило его — высокого, худощавого, доброго, чистого сердцем, приветливого батюшку.

Михаил Денисенко, мой однокашник, шел на год позже меня. Мы с ним создавали нашу академическую церковь. Патриарх, глядя на нас, двух мальчишек, спрашивал: «Слушайте, сколько вам лет?» — «Двадцать…» — «Господи, когда же я вас епископами сделаю?!» Михаил был очень хороший малый, но послушный — до невозможности. И что же? Слушался одного, слушался другого, пришел Кравчук — Кравчука послушался. Кравчука нет — а вот теперь уже он, как упрямый хохол, держится своего направления…

А за ним была такая слава. Студенты и аспиранты заявили протест директору Малого театра и директору Щепкинского училища: «Валентин Иванович с нами не занимается!» — «Как так?» (ему была назначена группа аспирантов) — «У нас никаких занятий нет, уроков нет». — «А что же он с вами делает?» — «Он просто разговаривает с нами». — «Так вот это и есть ваши занятия!».

По старой традиции в славянском тексте всегда читали: «обожéние».

Имеется ввиду песня Н.А. Некрасова «О двух великих грешниках», вошедшая в состав главы «Пир на весь мир» поэмы «Кому на Руси жить хорошо». В поэме она начинается следующими стихами:

Господу Богу помолимся,

Древнюю быль возвестим,

Мне в Соловках ее сказывал

Инок, отец Питирим.

Было двенадцать разбойников,

Был Кудеяр — атаман…

Песня положена на музыку и нередко исполняется в концертных программах. По сравнению с некрасовским оригиналом текст ее сокращен и несколько видоизменен: начинается она со второго куплета, а первый становится заключительным, в результате чего из контекста явствует, что инок Питирим и есть раскаявшийся разбойник Кудеяр. — Концевая сноска 24 на с. 385.

От «Двенадцати разбойников» я за жизнь немало натерпелся. Однажды в Одессе проходило заседание ЦК ВСЦ. потом было выступление хора семинарии, пропели, в частности, и это произведение. Одесситы — народ голосистый, пели громко и не очень внятно, далеко не все присутствующие понимали по–русски, но, услышав в конце слово «Питирим», решили, что это песнь в честь меня, и устроили мне овацию.