Петр Гнедич - Догмат искупления в русской богословской науке

Возвращение к этой идее можно считать известной заслугой автора. Но тот же профессор Попов указывает, что «она облечена, быть может, в такие формы древней философии, которые недоступны нашему пониманию непосредственно, без комментариев. На языке древних народов слово «бог» не имело такого безусловного значения, с которым оно употребляется нами… Стать богом — для того времени не значило вырасти до величия Абсолютного и вознестись до беспредельности Его совершенства. В понятии «бога» необходимо мыслилось только бессмертие, блаженство и сверхчеловеческая интенсивность жизни… Зерно ее [идеи обожения] — жажда физического обновления — составляет существенную необходимую часть всякой религии» [1111].

При рассмотрении ее по предикатам становится вполне понятно, что идея эта потому составляла «зерно религиозной жизни христианского Востока» и «оставила след на всех проявлениях церковной мысли, христианской нравственности, благочестии и культе, что идея обожения выражает идею спасения в форме древней философии» [1112].

Автор же «Очерка» не только заменяет один термин другим — спасение обожением, но противополагает их. Спасение, по его мнению, «отрицательный термин, указывает на устранение препятствия» [1113]. Такое обеднение понятия спасения нельзя считать правильным.

Спасение в христианстве не только понятие или идея, спасение — основа, жизнь и действительность христианства.

Если воплощение Слова было обусловлено «условиями исторической действительности мира после падения», то и вне этих условий Он всегда останется нашим Спасителем, вступив с человечеством в соединение «неразлучное». Потому едва ли мы можем иметь другое богословие, кроме богословия сотериологического.

И система автора много выиграла бы в ясности, если бы он не избегал термина «спасение» — термина Откровения, Символа и догматики [1114].

Нет оснований говорить, что терминология автора в существе своем неверна, но его терминология в изложении учения об искуплении — терминология частных мнений, теологуменов, а не догматики [1115].

С уверенностью следует заключить, что известная неясность терминологии не отнимает у «Очерка — опыта» (essai) В. Досского его многих достоинств и значения.

Заканчивая настоящий обзор русской богословской литературы о догмате искупления, автор полагает нужным обратить внимание на некоторое недоразумение, возникшее после опубликования Указа патриарха Сергия об учении протоиерея С. Булгакова в 1935 году.

Отношение патриарха Сергия к «юридической» теории известно — в его «реальном понимании дела спасения не остается места для так называемой «юридической» доктрины», — говорит В. Н. Лосский [1116].

Совсем недавно, в книге, изданной в 1943 году, архиепископ Серафим (Соболев) называл патриарха Сергия «ниспровергающим все Божественное домостроительство» по причине отрицания им «юридической» теории [1117].

Однако протоиерей С. Булгаков, возражая на Указ, осуждающий его учение, заявил, что «изложение теории искупления ведется патриархом Сергием в тонах латинской теории епископа Ансельма», добавляя (в примечании): «вопреки резко антилатинской тенденции в его книге о спасении» [1118].

Не читавший, по–видимому, книги патриарха Сергия и не обративший внимания даже на это примечание, последователь протоиерея С. Булгакова И. Даговский утверждает, что патриарх Сергий впадает «в своеобразное возрождение иудаизма на христианской почве в образе «юридической» теории искупления» [1119].

С подобными суждениями автор (протоиерей Петр Гнедич. — Ред.) встретился также и после опубликования части главы II настоящего обзора — «Изложение догмата искупления в трудах покойного патриарха Сергия» [1120]. Высказывались предположения: не изменил ли патриарх Сергий своих воззрений в период от издания книги «Православное учение о спасении» до составления Указа о протоиерее Булгакове?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, следует обратиться прежде всего к самому тексту Указа, где о сущности учения об искуплении говорится: «Господь Иисус Христос принес Своими страданиями Богу Отцу некоторую ценность, которая с избытком покрыла требования правды Божией за грехопадение, принес «эквивалент» (слово Булгакова) наказания за грехи».

Если бы в Указе в этой фразе заключалось изложение учения об искуплении, то сомнений бы не было в «латинском», «ансельмовском», «юридическом» его смысле.

Но делающие подобный вывод не желают видеть, что, продолжая Указ, непосредственно после этой фразы сам патриарх Сергий на нее возражает: «Но неужели допустима мысль, будто правда Божия может помириться с грехом самим по себе, то есть со злом, лишь бы за него получено было нечто равное? Потом: если все дело в эквиваленте, а он получен, и даже с избытком, почему для нераскаянных грешников вечные мучения остаются?»

После этих возражений следует заключение: «Значит, правда Божия удовлетворяется лишь тогда, когда грешник кается, то есть перестает быть грешником. Отсюда, искупительную силу Христовых страданий можно искать в том, что Он ими изгнал грех из человеческого естества и сделал его не подлежащим гневу Божию».

Если в каком‑либо изложении сперва приводится положение, на которое немедленно самим же автором делается возражение, и затем следует заключение, то законы логики требуют признать, что мнение автора находится именно в этом заключении: «Искупительную силу Христовых страданий можно искать в том, что Он изгнал ими грех из человеческого естества».

Возражавший протоиерею С. Булгакову В. Н. Досский замечает: «Митрополит (патр.) Сергий излагает учение об искуплении, не оставляя места ни для каких перетолкований в ансельмовском смысле» [1121].

На этом можно было бы и остановиться, если бы в письмах покойного патриарха к Елевферию (Богоявленскому), митрополиту Литовскому, оставшихся неопубликованными, не было интересных замечаний по поводу Указа о протоиерее С. Булгакове, касающихся догмата искупления.

Ряд недоумений в отношении Указа патриарх Сергий готов признать законными. «В Указе я совершенно упустил из виду, — говорит он, — степень накаленности атмосферы у Вас за границей касательно «юридического» истолкования этого догмата».

««Юридическое» истолкование не адекватно содержанию догмата, не исчерпывает и не объясняет в нем всего. При некотором же увлечении оно может становиться и неправильным, вести к крайне отвлеченным догматическим рассуждениям, теряющим реальную почву под собою и, в сущности, уже искажающим вероучение. В качестве одной из таких крайностей я подчеркиваю у Булгакова фразу, что Христос выстрадал «эквивалент» адских мук [1122]. Во–первых, кто и каким путем мог высчитать этот эквивалент? А во–вторых, по несомненно свя тоотеческому учению, адские муки — отнюдь не внешнее, искусственно придуманное возмездие за грех, а его естественное следствие: грешник не способен воспринять райское блаженство, как слепой — красоту природы или глухой — музыку. Непонятно, каким образом один внешний, можно сказать бухгалтерский, зачет эквивалента может разорвать эту естественную причинную связь греха и наказания? Отсюда мое замечание, что искупительную силу Христовых страданий нужно искать в изгнании греха. Конечно, я разумею здесь не какое‑нибудь механическое изгнание греха и еще менее нравственное ободрение или одушевление людей на борьбу с грехом. Я разумею всю совокупность явлений, означаемых у нас в догматике обновлением и обожением человеческой природы, усвоением отдельными людьми плодов искупления и прочее. Это и есть та реальная почва, которой нужно постоянно корректировать и дополнять отвлечен ные положения «юридической» теории, чтобы избежать ее крайностей и в процессе рассуждения не забывать фактического содержания откровенного догмата».