Грэм Грин - Путешествия без карты

В последнем предложении речь шла о моем друге Дороти Глоувер, иллюстраторе моих книг для детей, которая решила перейти в католичество, а Филипп был отцом Филиппом Караманом, известным лондонским священником–иезуитом, но Surete, конечно, интерпретировала сообщение по–своему. «Я знал, что он шпион, — сказал де Латр своему офицеру перед тем, как сесть в самолет, — кто сюда поедет ради четырехсот долларов?» Плохое знание английского вновь подвело его он потерял ноль.

Книга "Voila, Monsieur Dupont "так и не была написана: когда я после ночи, проведенной с полковником Лероем, вел машину обратно в Сайгон, пробил час «Тихого американца». Годом раньше, для того чтобы совершить поездку по его водному королевству, нам понадобился военный корабль, а по берегам стояли готовые к бою пушки. Теперь же, когда стемнело, мы тихо заскользили вниз по течению на барже, оснащенной не пушками, а граммофонами, под звуки которых танцевали девушки. Лерой выкопал в Бентре озеро и поставил в нем копию одной из ханойских пагод. Ночь разрывали странные крики, доносившиеся из зоопарка, который Лерой устроил для своих подданных. Мы ужинали на берегу озера, полковник лил девушкам в горло коньяк, чтобы подхлестнуть веселье, и в мою честь заводил на граммофоне пластинку с мелодией Гарри Лайма из «Третьего человека».

Ночевал я в одной комнате с американцем из миссии экономической помощи, сотрудников которой французы, не без оснований, считали агентами ЦРУ. Мой сосед ничем не походил на Пайла, тихого американца из моего романа, — он был более образован и менее наивен, но всю дорогу до Сайгона он твердил о необходимости найти во Вьетнаме «третью силу». Никогда еще я не подходил столь близко к великой американской мечте, которая потом так запутала все и на Востоке, и в Алжире.

Единственным реальным лидером «третьей силы» был генерал–самозванец Тхе. Во время моей первой поездки к каодаистам он был полковником в армии каодаистского папы, насчитывавшей двадцать тысяч человек, которые теоретически сражались на стороне французов. Они сами производили боевое снаряжение на заводе, расположенном возле Священного озера в Тайнине, дополняя стрелковое оружие, которое им удавалось выжать из французов, минометами, сделанными из выхлопных труб старых автомобилей. Они были изобретательны, и трудно было не заподозрить именно их в изобретении велосипедных бомб, которые начали взрываться через год в Сайгоне. Бомба вкладывалась в пластмассовый контейнер, изготовленный в форме велосипедного насоса, и велосипеды оставляли в парках, около министерств, у стен домов… В Сайгоне велосипед не бросается в глаза; как и Копенгаген, это город велосипедов.

В промежутке между двумя моими поездками генерал Тхе (он повысил себя в звании) дезертировал из каодаистской армии и увлек за собой несколько сот человек, засевших теперь на Святой горе неподалеку от Тайниня. Он объявил войну и французам, и коммунистам. Когда впоследствии «Нью–Йоркер» поместил статью о «Тихом американце», рецензент порицал меня за то, что я обвинил своих «лучших друзей» (американцев) в убийстве: я возлагал на них ответственность за страшный взрыв — гораздо сильнее, чем взрыв банальной велосипедной бомбы, — на центральной площади Сайгона, в результате которого погибло множество людей. Но о чем говорят факты (их рецензент, естественно, не знал)? Фотограф «Лайфа» находился в момент взрыва в такой выгодной для съемки точке, что сумел сделать ошеломляющий, жуткий снимок, на котором тело велорикши еще стоит вертикально, в то время как ноги ему уже оторвало. Фотография появилась в американском пропагандистском журнале, печатавшемся в Маниле, с подписью «Это сделал Хо Ши Мин», хотя генерал Тхе поспешил с гордостью сообщить, что это была его бомба. Кто поставлял материалы бандиту, который воевал с французами, каодаистами и коммунистами?

Случаев, подтверждавших связь американских спецслужб с генералом Тхе, было немало. Француз, хозяин каучуковой плантации, обнаружил на дороге, ведущей к Святой горе, джип с трупами двух американок, якобы убитых вьетминьцами, — но что они делали на плантации? Американское посольство поспешило забрать тела, и больше об этом происшествии мы ничего не узнали. В газетах о нем не было ни слова. На мосту в Дакоу (где в моем романе гибнет Пайл) поздно вечером был задержан американский консул, в машине которого нашли пластиковые бомбы. Это происшествие тоже замяли из дипломатических соображений.

Итак, сюжет «Тихого американца» пришел мне в голову во время разговора о «третьей силе» на пути в Сайгон через дельту, а вслед за ним появились и герои. Все они, кроме одного, выдуманы мною. Исключение составлял американский корреспондент Грейнджер. Пресс–конференция в Ханое, в которой он участвует, почти дословно переписана из моего тогдашнего дневника.

Мне кажется, что в «Тихом американце» больше прямого reportage, чем в какой‑либо другой моей книге. Я захотел использовать в ней приемы, которые опробовал в «Конце романа»: повествование от первого лица и временной сдвиг, а выбор на роль «я» журналиста, на мой взгляд, оправдывал использование reportage. Пресс–конференция — не единственный пример документального описания событий. Я был в пикирующем бомбардировщике, совершавшем налет на вьетминьские посты (летчик нарушил приказ генерала де Латра, взяв меня с собой). Я был с десантным патрулем Иностранного легиона неподалеку от Фатдьема. Я до сих пор отчетливо вижу мертвого ребенка, лежавшего во рву рядом с мертвой матерью. Их опрятные раны врезались мне в память сильнее, чем горы трупов в окрестных каналах.

В четвертый, и последний, раз я был в Индокитае в 1955 году, после поражения французов на Севере. С трудом добрался я до Ханоя — печального города, брошенного французами, где я выпил последнюю бутылку пива в кафе, которое когда‑то было местом моих встреч с мсье Дюпоном. Я был болен, разбит и подавлен. Мне нравились победители, но французы мне тоже нравились. В витринах маленького букинистического магазина, ограбленного несколько лет назад мсье Дюпоном, по–прежнему красовалась французская классика, однако французская цивилизация, насчитывавшая во Вьетнаме сто лет, переместилась с крестьянами–католиками на Юг. В «Метрополе», где я обычно жил, разместилась Международная комиссия. Возле здания, где де Латр обещал, что «Франция никогда, никогда не уйдет…», стояли вьетминьские часовые.

День шел за днем, а мне никак не удавалось выпросить аудиенцию у Хо Ши Мина. Это был сезон crachin 1, теплый, нескончаемый дождь ухудшал мое и без того отвратительное настроение, и я заявил однажды моим посредникам, что не могу больше ждать и что завтра возвращаюсь к французам, которые еще контролировали небольшую территорию на Севере. Не знаю, почему этот шантаж подействовал, но меня вдруг срочно пригласили на чай к Хо Ши Мину, а я, как на грех, был слишком болен, чтобы идти. Только одно могло мне помочь. Я отправился на улицу де Вуаль к китайцу–аптекарю, которого знал по предыдущему приезду. Его называли «самым счастливым человеком в мире». У него можно было выкурить трубку–другую опиума под пляжный, гравиевый треск маджонговых шариков. Я страстно мечтал о недостижимом — о бутылке «Иноз». Хозяин послал куда‑то мальчика, и прежде чем я докурил трубку, недостижимое оказалось у меня в руках. Я выпил последнюю бутылку пива в Ханое. Может быть, я выпил и последнюю бутылку «Иноз»? Как бы то ни было, «Иноз» и трубка победили вялость и болезнь и дали мне силы встретиться с Хо Ши Мином. […]