Алексей Сидоров - Творения древних отцов–подвижников

Эта не совсем обычная фраза св. Григория об «услаждении страданиями Господа» (έντρυφά τούτοις) является, быть может, отголоском Ис. 55, 2: Послу–тамже жене м снесже благая, м насладмжмся ео бла^мж (εντρυφ^σεί εν άγαθοΓς) дума еама.

Ср. Еф. 4, 13; однако, св. Григорий несколько изменяет эту фразу aпостола: вместо ε<���ς μετρον ήλίχ<���ας τού πληρώματος τού Χρίστού он говорит ε<���ς τό τ^ς νοητές ήλίχίας μετρον (буке.: в меру умозрительного возраста). Подобное изменение Р. Штаатс в примечании к своему изданию этого творения св. Григория Нисского интерпретирует в том смысле, что святитель здесь предпринимает попытку «интеллектуализировать мессалианскую духовную мистику», не обращая якобы внимания на тот факт, что данная мистика вполне созвучна учению св. апостола Павла. Данная интерпретация, на наш взгляд, весьма произвольна и не имеет под собой никаких оснований. Во–первых, слово νοητός в святоотеческой лексике постоянно употребляется в качестве синонима «духовный», не имея оттенка «интеллектуальности» в современном понимании данного термина. Во–вторых, у апостола Павла эта фраза дана в ясном и недвусмысленном экклесиологическом контексте, ибо «по своему существу Церковь есть полнота Христова, но верующие только постепенно приходят в тот духовный возраст, когда они будут способны воспринять полноту дарований Христовых» (Бо^дамеескмм Д. Послание святого апостола Павла к Ефесянам. С. 549). Этот экклесиологический контекст несомненно присутствует и у св. Григория (но абсолютно чужд мессали–анам), ибо у него речь идет о духовном возрастании как «даре Святого Духа» (τ% τού πνεύματος δωρεάς), а это дар немыслим вне Церкви. Следует отметить, что к теме духовного преуспеяния св. Григорий постоянно обращается в своих творениях. Так, в «Комментарии на Песнь песней» он замечает: кто возрастает из младенца в мужа совершенного, поспешает «к мере духовного возраста» (ε<���ς τό μετρον τ% νοητές ήλίχίας) и становится способным воспринять в себя славу [Святого] Духа, подвизаясь в бесстрастии и чистоте, тот является «совершенной голубицей» для Жениха–Христа (ср. Песн. 6, 9). См.: Gregorii Nysseni in Canticum Canticorum. P. 467–468.

В этих словах св. Григория ясно прослеживается внутренняя связь монашества с древнехристианским мученичеством, ибо в новых условиях земного бытия Церкви монахи стали как бы преемниками древних мучеников в качестве «героев веры». Уже в III в. Ориген и св. Мефодий сополагают христианских девственниц с мучениками («свидетелями»). В IV в. отождествление монашеского подвига и подвига мученичества стало весьма распространенным представлением в древнецерковной письменности (см.: The Rule of St. Benedict. P. 14–15; GoMy Т. Les moines en Occident. T. I. De saint Antoine a saint Basile. Les origins orientales. Paris, 1985. P. 34). Следует учитывать не только мсжормческую нреежсжеенносжь этих двух явлений в истории Церкви, но и их енужреннюю (млм «жммоло^мческую^) блмзосжъ. Как констатирует С. Зарин, «оба эти явления возникли из тождественного стремления верующего во Христа — полнейшим самоотречением доказать свою любовь к Богу и получить блаженство в непосредственном общении с Ним. Как аскеты, так и мученики исходили из того же самого представления, что нет лучшего средства благоугодить Богу, приблизиться к Нему, как полнейшее самопожертвование, добровольное отречение от всего того, что в глазах обычного человека представляется ценным. Мученичество, по изображению древних памятников, прежде всего акт мослумянмя еоле Божмем. Далее, мученичество и аскетизм едины в своем стремлении быть точным моследоеянмеж Христу. Подвиг мученичества, как и подвиг аскетизма, невозможен еще без «препобеждения мира в самом себе и умерщвления в себе чувственных желаний». Поэтому «монах не менее, чем мученик, является исповедником и свидетелем истины. Своей жизнью он возвещает, что христианство с его обетованиями для него ценнее всего того, что ценно в глазах мира. Так же, как и мученик, монах ради Христа отказывается от всех земных благ. Он раздает свое имущество, отрекается от своей жизни. Только свою жертву он приносит не в один раз, как мученик, а ежедневно» (см.: Зармн С. М. Мученичество и аскетизм (Этико–ист. этюд) // Странник. 1911. № 3. С. 413–414).

Высоко поставляя молитвенный подвиг иноков, св. Григорий отнюдь не умаляет и дела служения ближним. Необходимо отметить, что в церковной письменности этому служению всегда уделялось почетное место среди прочих добродетелей. Например, Антиох Монах на сей счет говорит: «Служитель (ό διαχονιστής) должен старательно служить, зная, что это есть дело Божие. Нельзя пренебрегать этим служением и относиться к нему с беспечностью и нерадением ни по причине печали, ни вследствие раздражения или вражды против кого‑либо из братий. Ибо нерадиво служащий подобен презирающему Бога» (PG. T. 89. Col. 1704).

В аскетической письменности теме послушания постоянно уделяется большое внимание. См., например, одно поучение аввы Моисея: «Брат! Иди на послушание истины; здесь есть и смирение, здесь сила, здесь радость, здесь терпение, здесь братолюбие, здесь долготерпение, здесь сокрушение, здесь любовь; ибо имеющий благое послушание исполнен всех заповедей Божиих» (Древний патерик. С. 256).

Св. Григорий цитирует свободно. Евагрий в сочинении «О различных лукавых помыслах», приводя те же места Евангелия от Матфея, замечает, что «Врач душ» посредством милостыни исцеляет яростное начало души (τον θυμόν θεραπεύει), посредством молитвы очищает ум, а посредством поста иссушает желание (τ^ν επιθυμίαν χαταμαρίνει). Из этого и образуется «новый человек», обновленный по образцу Творца. См.: PG. T. 79. Col. 1204.

Стефан использует глагол αποτάσσω (имеющий значения «уходить, удаляться, отрешаться» и пр.), являющийся ключевым словом для обозначения монашеского отречения от мира. Данный глагол довольно часто встречается в аскетической письменности. См., например, в «Луге духовном» повествование об одном комедианте, который, получив в храме откровение свыше, сказал двум своим любовницам: «Я от нынешнего дня удаляюсь от вас, оставляю мир и становлюсь монахом (άποτάσσομαί χα< γίνομαί μοναχός)» (Луг духовный, творение блаженного Иоанна Мос–ха. Сергиев Посад, 1915. С. 42. Текст: PG. T. 87. Col. 288). Как замечает А. Гийомон, монах отрекается от мира в первую очередь не потому, что считает его злым, но потому, что не может служить двум господам — Богу и миру, стремясь всю свою жизнь направлять к единой цели — служению одному только Богу (см.: GMi//aMmonf A. Aux origins du monachisme chretien. Abbaye de Bellefontaine, 1979. P. 233). Такое служение Богу часто связывается в представлении отцов Церкви с обретением видения Его. Так, о преп. Симеоне Новом Богослове, с младых лет возлюбившем жизнь подвижническую и созерцательную, в его «Житии» говорится, что он и до отречения от мира (πρό αποταγ^ς) вел жизнь существ нетелесных (των ασωμάτων), хотя и пребывал в теле, а поэтому ему не потребовалось многих лет, чтобы полностью удалиться от вещей зримых и предаться незримым созерцаниям Бога (παντελώς εχδημ^σαί τών όρωμενων χα< εν το<���ς αοράτοις Θεού γενεσθαι θεάμασι) (см.: Un grand mystique byzantin. Vie de Symeon le Nouveau Theologien (949–1022) par Nicetas Stethatos. P. 8).