Генрик Панас - Евангелие от Иуды

- Завтра иль послезавтра судьбы дадут ответ, - сказал он почти шепотом, не выпуская моей руки. - Я не знаю. Душа моя в горести, знаю лишь - сочтены дни мои, и тело мое выставят на позорище, а кости разнесут птицы. В книге Даниила записано: "Предан будет смерти Христос, и не будет".

- Но ведь пророк говорит и так:

И восстанет в то время

Михаил, князь великий,

стоящий за сынов народа твоего;

и наступит время тяжкое,

какого не бывало с тех пор,

как существуют люди,

до сего времени;

но спасутся в это время

из народа твоего все,

которые найдены будут

записанными в книге.

И многие из спящих в прахе

земли пробудятся,

одни для жизни вечной,

другие на вечное поругание и посрамление.

И разумные будут сиять,

как светила на тверди,

и обратившие многих к правде

- как звезды,

во веки веков, навсегда.

- Я молился, - сказал Иисус, - и господь сказал мне: "Есмь любовь, а меня сделали богом жестокосердым, безжалостным и ненавистным. Боялись меня, а не любили, и призывали, дабы в руки их предал врагов их. Я послал тебя благовестить любовь, а с чем приходишь". "Я устал бежать, - ответил я господу, - алкаю возвратиться, откуда пришел. Что должен совершить, дабы свершилась воля твоя?"

Он возвестил мне: "Иди к своему предназначению. Жизнь человеческая молния от одной тьмы до другой".

И тогда я понял: скоро умру, дабы свершилось, что записано в книге судеб. "Господи, - сказал я, - памятен мне этот стих:

С того времени, как выйдет повеление

о восстановлении Иерусалима,

до Христа Владыки семь седьмин

и шестьдесят две седьмины;

и возвратится "эрой

и обстроятся улицы и стены,

но в трудные времена.

И по истечении шестидесяти двух седьмин

предан будет смерти Христос,

и не будет".

- Но этот стих, - возразил я Иисусу, - по-иному толкуют: убит будет Христос, но сие не принесет ему вреда. У пророков недели имеют символическое значение, порой означают годы, а то и десятки лет, ты сам учил: не буквы держаться, а мысли путеводной.

- Не знаю более того, что тебе поведал, - сказал он, - жизнь - молния от одной тьмы до другой, подобно стреле, пущенной вседержителем, мчится к своему предназначению, и путь ее неизменен. Что бы ни случилось, одно верно: в господе начало и конец каждого бытия, все от него исходит и к нему возвращается.

- Значит, и зло от него?

- Зло выдумал человек, природа вещей не злая, не добрая, это мы измеряем вещи мерой нашего вожделения, потому и страдаем, дабы могли радоваться. Ведь записано:

И сказал змей жене Еве...

Но знает Бог, что в день,

в который вы вкусите их,

откроются глаза ваши,

и вы будете, как боги,

знающие добро и зло.

И надлежит толковать сие: первые люди были невинны, подобно зверям, господь оставил им выбор: пребывать в неведении или познать радость и боль. И ведал господь - человек изберет самое тяжкое, и хотел того, ибо нет иного пути к совершенству, кроме страдания.

- Ты говорил, бог есть любовь.

- Любовь причиняет страдание, любовь утоляет его. Что можем помыслить еще о боге? Единственно - создать образ его по образу и подобию нашему. Нуждаемся в нем и творим в мыслях своих...

- А ты, равви?

- Мало ль я сказывал до сей поры? Или ты усомнился - одно говорю, другое помышляю?

Вопрос мой и вправду сорвался невместно, вопрошаемый никогда не преступал узкой теодицеи Торы, но, коль в тот вечер я спросил Иисуса, была тому своя причина: я надеялся, хотя бы в мыслях своих Иисус отошел от антропоморфизма народных религий и приблизился к философскому понятию божества как абсолюта, потому и поколебалась вера его в свое предназначение. Однако ежели в моем уме, понаторевшем в точных науках, скепсис греческих мудрецов подпадал наваждению народных мифов (как ни суди - не разум нас направляет, а чувства), тем боле от учителя ждать иного ответа, чем сказал, не приходилось на мой дерзновенный и неуместный вопрос. В смятении заговорил я околично о делах своих.

42. - Почему, равви, хочешь, чтоб ушел?

- Сеял я семена в души людей гонимых, а не в тела, да все они помышляют лишь о власти, овладев же ею, отвернутся от господа, как Маккавеи, и с его именем на устах смерть засеют. Сам воззри, мыслит ли кто к господу? Я гласил братство душ, равенство, незлобие, ел и пил с ними и никому не сказывал - ты старший, а ты младший. А меж ними уж сегодня волнение - кому править да управлять, с завистью и любочестием друг друга высматривают, ждут, кто возвысится. И сие покуда я жив, а что станется, когда умру? Не есть ли победа поражением, а поражение - победой? Ежли меня мукам предадут, кому уберечь зерно любви в братстве Нового завета?

Не место здесь тебе. Иуда, в деле великой крови, и мне не место, да я в воле божией, ты нет, коли погибну, по пути света поведешь правых, коли жив останусь, вместе пойдем сызнова, с начала самого.

Я молчал в испуге - Иисус не примечал ничего вокруг; погодя заговорил снова, будто оправдание искал своим словам, и не предо мною даже, перед самим собой: отчего человеколюбивое его учение готовит кровопролитие великое...

Не стану примером историков приписывать Иисусу слова - столько лет миновало, и слова стали не более чем вымыслом; выше представлял наш разговор в форме диалога, лишь когда память не подводила, подкрепленная цитатами из Писания, а порой даже и мелочью незначительной, да в тот час имевшей особенный смысл.

Не хотелось бы заронить в тебе сомнение, что и у меня, как в Платоновых диалогах, невозможно понять, где Платон, а где Сократ. Посему восстановлю лишь путеводную нить той долгой беседы; так проще мне, достовернее и для тебя. А беседа с учителем была великого значения; сказывал, как мнит обойти противоречия между своими принципами и требованиями пророков и простого люда.

Я не вмешивался в этот спор с самим собой, молчал, пока Иисус мыслил вслух, но мое присутствие, верно, кстати пришлось: он сказывал словно бы мне и для меня, в моих глазах искал поддержки в неровном токе своих размышлений - будто передавал мне философский завет, если возвести его суждения в философию.

Мыслю, в тяжкую минуту он переживал настоятельную необходимость передать другому, не дерзну - достойному, но в любом случае способному понять его дилемму, - всякий человек, даже самый одинокий, в решительный час не может не открыть свою душу. Так уж повелось: коль отчаялся на спор со своей совестью наедине, веди его при свидетеле, каковой, хоть и молча, судией становится двойственности нашей натуры.

43. Иисус тоже не был свободен от душевного разлада: мессия ли он, или неправостью прельщает народ, как многие в тогдашние времена; ведь мессия, согласно Писанию, - спаситель и воитель, призван бороться и убивать, вести в бой или по крайности вдохновлять и благословлять неизбежное дело великой крови - а значит, быть противу всего, что проповедовал о любви к ближнему, даже к врагам своим...