Генрик Панас - Евангелие от Иуды

Наша общая ошибка выяснилась позже; а того вечера мы оказались во власти, чтоб не сказать более - в абсолютной зависимости одного видения, и не прозревали ближайших событий, хотя сомнения, терзавшие нас обоих, могли бы подготовить к наихудшему.

А мне, замороченному семейной идеей, не хватило и той малости разума, дабы понять: покорного судьбы ведут, непокорного тащат.

45. Иисус, словно читая в мыслях моих, с горечью сказал: знает, что ему уготовано, и сослался на то же пророчество Исайи - "Но Господу угодно было поразить его". После заключил: коли отдалит горькую чашу, противен станет сам себе, потому умрет, а я должен жить. Уйти должен сего же утра, не сказываясь, тайно, и ожидать вести.

46. Я спросил, какого знака ждать, учитель ответил: - В сердце своем узришь знак, святый и ясный. Узришь свет, и голос возвестит. Останусь с тобой живой или мертвый, в тебе оживу.

И я вовсе не удивился такой миссии: многие годы размышлений о нашей семейной метафизической легенде научили меня ответственности - я чувствовал себя призванным осуществить сию легенду на деле. Между прочим, в тогдашнее время живо принималась версия двух мессий - царя и священника, согласно народной традиции, - в теократической практике иудейского государства первосвященники тоже были помазанниками божьими. Версия эта не подтверждалась в Книгах Пророков, за исключением Иеремии:

Ибо так говорит Господь:

не прекратится у Давида муж,

сидящий на престоле дома Израилева,

и у священников-левитов

не будет надостатка в муже пред лицем Моим,

во все дни возносящем всесожжение,

и сожигающем приношения

и совершающем жертвы.

Держусь мысли, версия двух мессий явилась во дни унижения первосвященников, когда мой предок возводил святилище в Леонтополе. Наша родовая легенда не упоминает об этом предмете, однако культивировали ее сыны Садока, что и вычитал я в их писаниях.

47. Итак, спокойно приняв преемство великого дела, спросил у Иисуса, почему уходить тайно и одному ли.

Оказалось, Иисус разумел в земных делах более, чем я полагал, и, далекий от всего, провидел будущее глубже, чем все мы.

Я склоняюсь к тому, что, подобно оракулам, обладал редким даром провидения temporum futurorum {Времена грядущие (лат.).}, даром небезупречным, как то повсеместно случается, в прозрении собственной судьбы или судеб близких людей. Мнится, здесь ясность видения заслоняют личные волнения или интересы.

На мой вопрос Иисус ответил: столкновения с римлянами не избежать и нельзя борьбы с ними отделить от службы божией. Бой примем неравный, погибнут многие, уцелеть должен некто незаурядных знаний и энергии, дабы сберечь ковчег Нового завета. У Даниила записано, война будет опустошительной и долгой, до конца времен назначенных, посему, останься я в ратном стане его, Иисуса, преемником, мне грозит гибель раньше других.

Хотя пророк Даниил уцелел и во рву львином, ибо так восхотел господь, он не по своей воле сошел туда. Не годится идти наперекор назначению и сложить голову, коли ей не то предначертано.

- Ты не воитель, - закончил Иисус, - потому и уйдешь, и будешь ждать.

- Мне одному уходить? - повторил я.

48. Ответил - нет. Уйдут все женщины, нельзя, однако, чтоб меня видели с ними. Может быть, через Марию, коли будет жив, а день его смерти не первый и не второй, чрез нее даст мне знать.

- Ты все еще любишь ее? - спросил неожиданно. - Да, равви...

- Ей не проговорись. Всему свой черед. Я призвал тебя к целям высшим, а если господь возжелает, род твой продолжится, подарит народу святых слуг божьих (вот и еще одно неисполненное его прорицание!).

49. Я молчал, а Иисус торопливо учил, что делать, случись ему умереть.

Говорил о смерти неопределенно, будто не столь надеялся уцелеть, сколь сомневался, так ли понимает предречения пророков. Сказывал о всемогуществе господнем, о воинстве ангельском и возможном великом чуде.

И он в тяжкое мгновение своей жизни, в ожидании того, к чему готовился, пытался перемочь контроверзы святых книг, которые, подобно дельфийскому оракулу, возвещали будущее в словах, толкование коих к двойственным выводам толкает. Порой в экстазе забывал, каким был его бог, и тогда в его речах являлся грозный Яхве Израиля во всем своем суровом величии.

50. Так вот, дорогой друг, лишь много лет спустя я понял правду: нет власти без великой крови, нет владычества без страха. Всякий властелин вынужден убивать, и боги подневольны тому закону, все, даже самые добрые, каких может измыслить человеческий разум.

Признавая, что этот мир сотворен богом, пусть богом философов, теургом, не причастным делам мира сего, мы превращаем Абсолют в великого убийцу, повинного за все злодеяния, совершаемые на orbis terrarum искони и до конца времен.

И никакая софистика самой высокой религии не снимет с него этой вины, ибо каждая религия, будучи религией, вменяет Абсолюту а limine участие во всех деяниях.

51. Фатальное свойство любой теологии принимал в соображение гениальный Платон, сын Аристона, отмежевывая реальный мир и превознося совершенный мир идей. Не напрасно первой идеей он считает абсолютное благо. Прекрасно сие выглядит в диалогах "Менон", "Федон", "Политик", "Федр", но лично я не доверяю гениям-педерастам, хотя бы и творцам высоких теорий, мне в подобной околичности вспоминается поговорка: блюдо, приготовленное прокаженным, породит болезнь и через семь лет.

Что до концепции Платона, то и она не разрешила проблемы ответственности, от коей ни один бог не застрахован. По-прежнему держусь своего убеждения, даже стоя на краю могилы: природа, коей приписываем все свойства божества, не знает даже того, что она есть, ergo - не является ответственной.

Иисус, чуждый всем меандрам своей теодицеи, верно, бессознательно чувствовал их путаность и потому страдал. Страдал под бременем религиозной традиции, без всяких логических скрупулов издавна наделившей все божества взаимоисключающими противоречиями, страдал, ибо любил человека и бессмысленные несчастия людей, всего народа не желал объяснить божеской жестокостью, тогда как его собственное сердце исполнено было малосвойственных людям доброты и милосердия.

52. Сегодня мнится: запутавшись в тенетах противоречий, усомнился в своем боге, коего благовестил, или даже взбунтовался против него, против миропорядка, алкал неотложного пришествия царства справедливости, дабы утвердить: бог таков, каким быть должен.

Я далек от мысли уверять тебя, так ли именно обстояло дело с Иисусом. В мире видимом нет никакой достоверности, сказывал Горгий в Платоновом диалоге. Вне нас ничего нет, а если и есть, то сие непознаваемо, ибо, утверждает он, бытие - это одно, а познание - нечто совсем иное.

Где гарантия того, что, будучи убежденным в наличии некоей вещи, я могу что-либо утверждать о ней с достоверностью? И даже имей я возможность познания ее, как передам свое знание другим (хотя и пытаюсь)? Как свои мысли передать другому? Другой всегда остается замкнут в своих убеждениях, как я в своих, никто, ясное дело, из своей шкуры не выскочит. Есть только диалоги, удачные либо неудачные.