Шломо Пинес - Иудаизм, христианство, ислам: Парадигмы взаимовлияния

В своём учении о материи Крескас, в противоположность Аристотелю, утверждает [794], что, возможно, материя — если говорить современным языком — обладает протяжённостью. Этого мнения придерживался и Уильям Оккам [795], которого причисляют к творцам той интеллектуальной революции, которая определила характер схоластики XIV столетия.

Фактическая задача или одна из задач учения Крескаса о времени состоит в том, чтобы разрушить тесную связь между временем и движением, которую, по его мнению, Аристотель устанавливает тогда, когда подчёркивает (этот факт действительно был отмечен Аристотелем) [796], что время также измеряет покой. [797]Данному учению Крескаса можно найти параллели у Герарда Одониса (Odoni) [798]и Петра Иоанна Оливи (Olivi) [799]. Среди схоластов того периода, о котором здесь идёт речь, была в основном [800]распространена субъективистская концепция времени (если можно использовать такой термин), но её также можно обнаружить у Крескаса в Свете Господнем [801]. Учение Крескаса о месте отрицает связь между понятием «место» и телами, которая присутствует в аристотелевском определении, поскольку Аристотель понимает «место» (имеется в виду ограниченное тело) как внутреннюю границу объемлющего тела. Крескас же понимает «место» как пустое трёхмерное пространство [802]. В этой связи он цитирует отрывок из Берешит Рабба [68:9 Прим. перев .], в котором сказано: «И по воле Бога (буквально: Места), Который есть Место мира» [803]. На мнение Крескаса явно оказали влияние еврейская философская рефлексия над понятием «Слава» (כבוד) и идеи каббалистов. В любом случае, критикуя Введение к « Путеводителю растерянных », Крескас утверждает, что не следует принимать аристотелевские доказательства конечности пространства. Сходное представление о том, что возможно существование пустого и бесконечного трёхмерного пространства, мы встречаем у одного из самых видных представителей новой физики XIV столетия, Николая Орёма. Кроме того, в своём французском трактате Le Livre du Ciel et du Monde ( Книга о небе и земном мире — она представляет собой перевод трактата Аристотеля «О небе» и комментарий к нему), Орём, как и Крескас, соотносит это пространство с Богом. И он, несомненно, одобряет следующее мнение:

Item, pousé que Pespere des ellemens ou touz les corps corruptibles qui sont dedens la concavité du ciel ou de Fespere de la lune fussent adnichilés et que le ciel demourast tel comme il est, il convendroit par nйcessitй que en ceste concavitй eьst une distance et une espasce wide. Et telle chose est ymaginable sans contradicion et symplement possible, ja soit que ce ne pourroit estre fait par vertu purement naturelle… Et doncques hors le ciel est une espace wide incorporelle d’autre maniйrй que n’est quelconque espace pleine et corporelle, tout aussi comme la duracion appellee etemitй est d’autre maniйrй que n’est duracion temporelle… Item, cette espasce dessus dicte est infinie et indivisible et est le immensité de Dieu et est Dieu meismes… [804].

Мнения Орёма и Крескаса по этому вопросу не тождественны, но, несомненно, похожи.

Кроме того, и Крескас [805], и Орём [806]признают, что отдельные миры могут существовать одновременно, и похожим образом критикуют возражения Аристотеля против такой возможности [807]. В данном контексте Орём [808]упоминает воззрение (Крескас тоже рассматривает его в третьей и четвёртой книгах Света Господня [809]), согласно которому Бог создаёт и разрушает миры.

Как уже говорилось, по мнению Крескаса и Орёма, пространство бесконечно. С точки зрения развития философской мысли представление о том, что бесконечные объекты могут существовать в мире «актуально», — это, несомненно, одно из самых важных представлений, в отношении которых Крескас расходился во мнениях с аристотеликами [810]. Однако в схоластических кругах XIV столетия это представление, в тех или иных формах, было довольно распространённым. Мы находим его у Роберта Холкота [811], Григория из Римини (d’Arimino-Rimini) [812], Орёма [813], Николая Бонета (Bonetus) [814], Жана из Бассоля (Bassolis) [815]и других [816]. В своих суждениях о различных аспектах учения об актуальной бесконечности учёные того времени часто делали утверждения, очень похожие на утверждения Крескаса [817]. Приведём пример.

Аристотелики полагали возможным существование цепи причин и следствий, число звеньев которой бесконечно, но только при условии, что все события не происходят одновременно. Человек рождает человека, и число поколений может быть бесконечным. Но невозможно, чтобы все когда-либо жившие люди, — число которых, в соответствии с учением о вечности мира, бесконечно, — жили в одно и то же время. Согласно этому представлению, невозможно существование бесконечной цепи отделённых интеллектов, в которой каждый интеллект является причиной следующего за ним [818], поскольку эти интеллекты вечны.

Крескас, напротив, склонен думать, что такая цепь возможна. Вот фрагмент из его рассуждений по данному вопросу:

И поэтому, если предположить существование цепи причин и следствий, в которой первое является причиной второго, а второе — причиной третьего и так далее до бесконечности, хотел бы я знать, как, если предположить наличие обшей причины для всех этих звеньев, можно отрицать бесконечность числа причин и следствий?.. Один комментатор уже пытался доказать истинность этого положения в своём высказывании, и вот его слова: «То, что не может осуществиться, если ему не предшествовало что-то бесконечное, никогда не осуществится и не сможет существовать». Если бы предшествование носило временной характер, это утверждение имело бы смысл, хотя его можно оспорить, ибо, как мы увидим, то, что не может осуществиться, если ему не предшествовало что-то бесконечное, всё же осуществляется, подобно этому дню, в который мы живём, и который осуществился, и даже если этому предшествовало нечто бесконечное, как говорят те, кто верит в вечность мира, то это предшествование было акцидентальным. А чтобы признавать возможность чего-то, когда оно является акцидентальным, и отрицать его возможность, когда оно субстанциально, необходимо доказательство. Однако, хотя мы признаём, что это разделение существует там, где есть предшествование во времени, его не существует, когда речь идёт о предшествовании причин, которые сосуществуют во времени, так как, когда вещи существуют одновременно, кто может отрицать, что каждая вещь является причиной другой, и что все они являются следствиями, если мы признаём возможность того, что их общее число бесконечно? («Свет Господень» I, 2,3) [819].

Сходным образом Бонет утверждает, что цепь из бесконечного числа причин и следствий, существующих одновременно, возможна. Как и Крескас, он в своём рассуждении обращается к различию между акцидентальным и субстанциальным «предшествованием» (по выражению Крескаса; Бонет же говорит о «причине»), и, подобно Крескасу, упоминает в этой связи мнение тех, кто придерживается учения о вечности мира [820]. Сходство между теориями и формулировками этих мыслителей совершенно очевидно. Следовательно, можно утверждать, что почти все революционные выводы Крескаса в области физики (другими словами, в области философских постулатов Рамбама, которые он критиковал) были вполне обычными для схоластических диспутов XIV столетия. Кроме того, иногда аналогичных мнений придерживались известные схоласты, которые использовали формулировки, очень близкие к формулировкам Крескаса, и делали утверждения, очень похожие на его собственные [821]. Если действительно имело место влияние схоластики на Хасдая Крескаса — а это кажется весьма вероятным, — то для него в этом нет ничего унизительного. Если следует отнести его философию к схоластике XIV и XV вв., то Крескас, без сомнения, является одним из самых выдающихся представителей этого интеллектуального течения, приведшего к распаду средневекового аристотелизма и проложившего путь философии и физике Нового времени. И даже если мы соглашаемся с решением (которое почти наверняка верно), что необходимо вписать Крескаса в рамки схоластики, следует помнить, что он сохранял значительную независимость, а в обсуждении физических проблем явно и в известной мере оправданно обращался к другой, арабско-еврейской философской традиции. Действительно, Вольфсон в своём глубоком исследовании показал, что, рассуждая о физике, Крескас продолжает тот обмен мнениями, который мы находим в текстах этой традиции, хотя в своих выводах он полностью отмежёвывается от философов, к которым обращается. Предположение о близости Крескаса к этой философской традиции также подтверждается на первый взгляд фактами, которые ещё не были известны в то время, когда Вольфсон писал свою книгу [822]. Эти данные, однако, не могут затушевать тот факт, что основные идеи Крескаса в области физики, а также значительная часть его терминологии и аргументации идентичны или похожи на представления, которые были очень распространены в его эпоху (и в его среде) в христианской схоластике, и что их придерживались очень известные философы. Следовательно, получается, что к зафиксированным в арабско-еврейских текстах и включённым им в свою книгу дискуссиям Крескас добавил выводы и доказательства, найденные им в современной ему христианской схоластике, представителей которой он в своём объёмном сочинении не упоминает ни разу.