Михаил Богачёв - Веянье звёздной управы

Не лето, не век, а полночь.

Монахи ждут не дождутся утра,

А на облаках — Владыку утра.

Они молятся долго в храмах,

Их свечи одни на свете светят.

Их — малое стадо. Боятся они Того,

Кого больше всех любят.

В Печорах монахи мира и их дело в мире

Долгая просьба, ночная вечная песня.

Эта скорбь и эта тоска —

Камень-валун, гробовая доска.

Сказки о смерти! Смерть не близка —

Смерти не будет! Смертельна тоска.

Ворот порви — выпускай облака,

Но остановима ли эта река?

Время — рука, а под нею точь-в-точь —

Небесконечная скорбная ночь.

Жизнь — вдох-выдох моментальный...

Поля, поля.

Кто прибил их к земле:

Вокзалы, леса, чёрные речки, аисты, галичьи стаи —

Всё, что падает в теплый карман?

Грейте, грейте,

Но мы — одиночные выстрелы,

Но время полета —

Время подумать о времени.

Фатальный оркестр

Сквозь холмы и редкие тучи

Вступает на пыльную трассу “Южное” [1] “Южное” — современное Петербургское кладбище. .

Грейте, грейте,

Это возможное счастье —

Класть руку на чёрные речки, аисты и так далее.

О, Отечество! —

К тебе не прижаться. Кто ты? Кто ты? Кто я?

Мы идём — одинокие флейты и тубы,

Трубы...

Но страшно быть трубами —

Можно выдохнуть пепел.

Растворяется утро,

Нас многих не будет, не будет.

Горних рыбок молчание тихо,

Мы тоже безмолвны, безмолвны.

Как скрежет зубовный разрежет сию пастораль,

Сей покой, сию взвесь моментального праха!

Грейте, грейте друг друга,

Играйте друг другу на тубе, трубе и на флейте.

Я ни на что не откликаюсь,

Поскольку время так течёт,

Что с ним душа перекликаясь,

Всё молит: Дай мне час ещё!

Поскольку в этой лунной сети,

В щедротах солнца: На, бери! —

Какое юное бессмертье

И судеб Божьих лабиринт!

Ещё влажны ладони утра,

И ярко теплится звезда,

И во Христе сия минута

Крестится именем всегда.

И вы, родные светы, тверди,

Дороги, ветры, облака,

Не слушайте, чем время бредит,

Чем мудрствуют века.

Под оборонной цифрой бьётся

Неистовая мира власть,

Но жаворонок вновь смеётся

Меж небом и землёю всласть.

И в этой драме, как в Шекспире,

Так много смерти и любви,

Что я стою в огромном мире,

Им воскрешён, и им убит.

Пока могуществом владеет день,

В его державе я — последний инок.

Течение реки и птичьи тень-тень-тень

Важней рожденья моего или поминок.

Стволы дубов — ночные сторожа,

Их гулкие гудки — сычи и совы,

И ночь величественная госпожа,

в её владычестве я мал и неособен.

Так что же мне их августейшая чета

оставит в этом мире из отличий?

Годы идут и их фатальная чреда

душе не тягостна и безразлична.

Тебя отдали реки края,

Египет раскаленный за спиной

Тянулся языками за тобой,

Когда нудилась капелька, играя,

В родной родник отеческой рукой,

Свети свеча и путь мне освещай!

Авессалом, Авессалом, прощай,

Вот кров от крови, от ребра отцов,

Над кровлей горлица поёт о вечной встрече…

От Вавилона разве кров излечит,

И разве над рекою чистой речи

Псалом теперь родит таких певцов?

О, сувенир — отцовская праща!

Авессалом, Авессалом, прощай.

Что ты зовешь: О, Родина вторая!?

От железнодорожного узла

Любая ветвь ложится в лоно рая,

Но на пути своем ты жжёшь, сгорая,

Два древа в ужасе — добра и зла!

Здесь, Господи, прости и там прощай.

Авессалом, Авессалом, прощай.

От хищных облаков бежит земля

Ты сам бежишь, твой бег больнее горя.

Кудрявый мальчик, не изменишь доли,

Названия времён переменя.

Но даже губ не разомкнуть от боли.

Молчание — кого не вопрошай.

Авессалом, Авессалом, прощай.

Санкт-Петербургский берег мёртв для созиданья,

От бывших дел покоятся на нём

Сухие оболочки белых зданий,

Летают бабочки, колебля мирозданье,

И воздух пахнет наводненьем и огнём.

Волна смывает всё, слегка плеща.

Авессалом, Авессалом, прощай,

Земля доступна вся и неверна,

Отечество всегда как будто рядом…

Вот меч его, псалтирь его, и чадо

Глядит, как содрогается струна,

Но не вмещает созданья лада.

Рука отца, люби и устрашай!

Авессалом, Авессалом, прощай.

Прощай, прощай, твори свои мольбы,

Мы все услышаны и прощены навечно,

Но всадники быстры и дерева больны.

Когда, подняв за волосы и плечи,

Бросают тело в хищный ад войны..,

О, Господа, играй псалом, играй!

Авессалом, Авессалом, прощай,

Начну тебе весточку во град Петров

Словами:

Приветствую тебя, Андрей-мастер!

А где нет слов, просто

Посолено густо-густо.

Ты опять, слышал, перебежал время,

Где оно обычно ломает ноги.

Слушай, слушай,

Недрами уха слушай!

Рыба твоих рук,

Твоего полотна фантом — мира

Бегущего рыба —

Она обгоняет нас на сухожилиях

Наших любовей.

Её чрево

Сожрало посевы земли

И саму землю тоже.

Белое — белое прошлое.

Новодышащий день — тихий мальчик —

Лишь теплокровный зрачок в ободке кровоплавленной печи.

В нём птички колибри, листки

От подувшего норда со бревен молящихся храмов.

Сусальная морось

Сочится в ночи твоих дам, двойников — кавалеров.

Но опять эта рыба — горбун, эта мира судьба — катастрофа

Не жалеет ни леса, ни дол,

Чуть молочный от утренней песни.

Я боюсь, что мы уже там, — в уже сомкнутом слове-печати,

В этом жутком горбе,

В этом камне, где всё безымянно.

Что же, что же

Желтый город поет вечерами? О чем же

Финский камень молчит в этой долгой тоске побережья?

Ах, Андрей, я отсюда,

Не дальше закинутой сети,

Посылаю тебе этот лист —

Мой раскатанный мозг — белый-белый.

Я лесом иду, а за мной — не взглянуть! —

Зверь хищный сжирает мой пройденный путь.

Кто ты? Волк голодный? Кто? Левиафан?

Мне дорог богатый судьбы караван.

Голубки мои, стаи горлиц, щеглы,

Орлы и синицы, — вы мной взращены.

Я вытащил мир, он за мной распростерт

И плечи мои до костей он протер.

И кровь мне свидетель, и боль — моя дань,

О, век-пожиратель, не трогай, отдай!

Пылает в пожарищной пасти его

Граненого росного солнца стекло.

Закатного солнца прощальный поклон

Смиренно земле пожирает дракон.

Но невыносимей огня — впереди