Филип Шафф - Иисус Христос – величайшее чудо истории. Опровержение ложных теорий о личности Иисуса Христа и собрание свидетельств о высоком достоинстве характера, жизни и дел его со стороны неверующих

Французский писатель Ф. Пеко (F. Pecaut) также отвергает безгрешность Иисуса в своем сочинении «Le Christ et la conscience». Пеко приводит следующие факты, свидетельствующие, по его мнению, о нравственном несовершенстве Иисуса: поведение Иисуса со своей Матерью, когда Ему было двенадцать лет; упреки Матери на браке в Кане; изгнание торговцев и ростовщиков из храма; проклятие бесплодной смоковницы; уничтожение стада свиней; жестокие нападения на фарисеев и Его собственное отклонение от себя эпитета благий в разговоре с богатым юношей: все это – одни натяжки, которые очень легко могут быть указаны, но не стоят того, чтобы сравнивать и примирять их с противоречащими им ясными местами текста. С другой стороны, сам Пеко, что уже довольно непоследовательно, в одном очень красноречивом месте добавляет следующее: нравственный характер Христа далеко превышает всякое сравнение, стоит выше всякого другого характера какого бы ни было великого человека древности, и совершенно проникнут Богом. Но как можно, оставаясь верным логике, Христу приписывать столько совершенств и в то же время подвергать сомнению истинность Его свободы от греха и равенства с Богом? Истинность и честность составляют фундамент, на котором основывается добрый характер, без них же не может быть никакой речи о нравственности. См. также против Пеко примечания доктора фон Остерзее в его сочинении о Христе, стр. 166.

30) Шлейермахер в своем сочинении: «Der christliche Glaube» (3 Aufl. 2 В., 1836 г., стр. 78) говорит: «Христос отличался от всех других людей Своей полнейшей безгрешностью и Своим, только Ему Одному принадлежащим, совершенством», – положение, которое автор приводит и доказывает с особенной силой не только в своей догматике, но также и во многих своих проповедях. Равным образом, Карл Газе, в своем сочинении «Leben Iesu» (4 Aufl., 1864 г., стр. 60), утверждает, что Христос был свободен от греха. Также цюрихский профессор Кейм, во втором издании своего христологического сочинения («Der geschichtliche Christus». Drei Reden, S. 111), проводит и доказывает ту же мысль перед собранием швейцарского общества проповедников во Фраунфельде, в августе 1865 года. Такое единодушное признание имеет значение и серьезного, честного исследователя должно с логической необходимостью привести наконец к признанию Божества во Христе.

31) Цицерон в «Quaest. Tuscul. II, 22»: «In quo vero erit perfecta sapientia (quem adhuc nos quidem vidimus neminem; sed philosophorum sententiis, qualis hic futurus sit, si modo aliquando fuerit, exponitur)». В том же своем сочинении Цицерон (II, 4) в самых строгих выражениях изображает резкое раздвоение между учением и жизнью философов. Равным образом и Квинтилиан обвиняет их в прикрытии самых грубых пороков именем древней философии (Iust. I. Prooem.). Добродетель целомудрия в нашем, христианском, смысле между язычниками была почти совсем неизвестна. Жена, в сущности, была рабой низких инстинктов мужа. Известно, что в Коринфе бесчестные женщины, называвшиеся: έταίραι (гетеры) или атисас, получивши религиозное освящение, приставлены были в храме Афродиты для того, чтобы служить любострастию. Эти лица почитались выше семейной жены и считались собственно представительницами женской красоты. Вспомним только об Аспазии, Фрине, Лаисе, Феодоре, которые возбуждали к себе интерес и почтение даже таких серьезных философов, как Сократ, и таких государственных людей, как Перикл. На вопрос Сократа: «Найдется ли кто-нибудь такой, с которым ты говорил бы меньше, чем со своей женой?» ученик его Аристовул отвечал: «никого нет, или, по крайней мере, очень мало». Но еще отвратительнее было paderastie (мужеложство) – порок, возбуждающий отвращение даже в людях с низкой, распущенной натурой, но порок, сделавшийся национальным обычаем у греков, обычаем, которому предавались безнаказанно, с бесстыдством; о нем говорили совершенно открыто, рекомендовали его, поэты и философы прославляли его как такое дело, которое получило божественное освящение в блудодеянии Юпитера с Ганимедом. Доктор Деллингер (Dollinger) в своем ученом и назидательном сочинении: «Heidenthum und ludenthum» (см.: стр. 684 и след., 1857 г.) свои исследования об этом предмете заключает следующими словами: «у греков порок – педерастия – является со всеми симптомами большой национальной болезни, нравственной, так сказать, заразы; он является у них чувством, действующим сильнее и непреодолимее, чем любовь к женщинам у других народов, – оно было неумереннее, страстнее в своих порывах. Бешеная ревность, безграничное самопожертвование, чувственный жар, нежная шалость, ночные бдения у дверей возлюбленного, – словом, все, что только характеризует карикатуру нравственной половой любви, соединяется в этом пороке. Даже серьезнейшие моралисты, осуждая этот порок, остаются к нему крайне снисходительны; они смотрели на эти вещи очень часто легкомысленно и шутя и терпели преступников в своем обществе. Во всей литературе рассматриваемого периода едва найдется хотя бы один такой писатель, который решился бы выразиться открыто против господства такой язвы. Напротив, ей заражено было все общество, вдыхая, так сказать, заразу с воздухом». Говоря о языческой морали, сравните это сочинение фон Деллингера с сочинением С. Шмидта: «Essai historique sur la societe civile dans le monde romain et sur sa transformation par le christianisme», Paris 1853 г., и с сочинением Шаффа: «Hystory of the Apostolie Church», стр. 147 и след., 157 и след, 443 и след., 545 и след., и «Hystory of the Christian Church from Christ to Constantine», стр. 302 и след.

32) Theodore Parker. «Discourses of Religion», стр. 294.

33) Ренан делает здесь некоторое поразительное, хотя и перемешанное с заблуждениями, признание. «Нравственность, – говорит он в пятой главе своего сочинения "Vié de Jésus", – не состоит из более или менее хорошо выраженных основных положений. Поэзия заповедей, делающая их приятными, понимается более чем сама заповедь, чем абстрактная истина. Теперь нельзя отвергать того, что нравственные основоположения, заимствованные Иисусом у Своих предшественников (Христос не скрывал этого ни от кого), в Евангелии производят совсем другое впечатление, чем какое производили они в Ветхозаветном законе, Пирке-Абот или Талмуде. Не Ветхозаветный закон, не Талмуд завоевали и преобразовали мир. Сама по себе мало оригинальная (?) (желая выразить этим, что евангельская мораль целиком взята из Ветхозаветного нравственного учения), евангельская мораль тем не менее остается высочайшим творением, которое возникло в человеческой жизни, и составляет прекраснейший кодекс совершенной жизни, который когда-либо начертан был каким-нибудь моралистом (la morale évangélique n'en reste pas moins la plus haute création qui soit sortie de la conscience humaine, le plus beau code de la vie parfaite qu'aucun moraliste ait tracé)… Иисус Сирах и Гиллел высказали почти (?) одни и те же возвышенные изречения, какие изрек и Иисус. Гиллел никогда не обращал на это внимания, тогда как Основатель христианства сделал наоборот. В морали, как и в искусстве, слова ничего не значат, – так и здесь дают настоящую цену сами дела. Идея, которая лежит в картине Рафаэля, составляет весьма маловажную вещь, платят деньги за само изображение. Так и в морали, истина тогда только приобретает настоящее достоинство, когда она непосредственно обращается к чувству, когда, приобретя значение, реализуется в мире как факт, как дело. Люди незавидной нравственности писали очень хорошие нравственные основоположения, и напротив, мужи великой добродетели ничего не сделали такого, что могло бы сохранить в мире память об их добродетели.