Иржи Лангер - Девять врат. Таинства хасидов

Чаще всего Майрл молился за великих грешников, дабы Всевышний простил им их прегрешения. И в самом деле, Бог по его просьбе всегда прощал их. Но однажды — разумеется, случилось это всего лишь однажды, только один раз, — когда Майрл замолвил слово за одного уж слишком закоренелого и бесстыжего грешника, Господь Бог не пожелал его прощать. Майрл, подумать только, топнул ногой на Господа Бога. И вмиг все грехи были отпущены.

Если вы папенька или маменька — вы это поймете! Вспомните только, как вы блаженствовали, когда ваш малец впервые топнул на вас ножкой. Конечно, если только в первый и непременно — в последний раз. Именно такую радость Майрличек доставил Отцу нашему, на Небесах пребывающему. Однако Майрличек тогда уже был не маленький, а большой, даже очень большой.

Однажды в пятницу Майрличек решил, что на сей раз будет благословлять шабес чашей медовухи. Вам, конечно, трудно в это поверить. Как-никак Шульхан арух определенно говорит, что это должно быть вино и что иным напитком благословлять шабес не положено. Да и в Пшемышлянах тогда тому удивлялись. Но Майрличек не обращал внимания на это и гнул свою линию. Наполнил золотую чашу медовухой и поставил ее на свою золотую ладонь. Растопырил вокруг чаши всю пятерню, «точно пять зеленых листков вокруг цветка розы», и, как только кончил благословение и осушил чашу медовухи, объяснил пшемышлянским хасидам свое действие.

«Медовуха на древнееврейском называется деваш , а пишется ДБШ, ибо в древнееврейском мы, как правило, пишем только согласные без гласных, а для согласных „б“ и „в“ в нашем письме существует только одна, общая буква. Стало быть, ДБШ, то есть медовуха, — сказал Майрличек, — означают лишь начальные буквы слов Dej Bůh Štěsti ! Или, как говорят поляки, братья наши, Daj Boze Szczescie !» [17] В чешском языке Š произносится как Ш, в польском — SZ как Ш.

Хасиды его объяснением остались довольны. Значит, и мы будем довольны, и всем нам Дай Бог Счастья!

Среди хасидов Майрловых был и один «лех». То есть уважаемое лицо христианского происхождения. (Словом гой мы скорее обозначаем селянина.) В том, что христианин стал хасидом, нет ничего удивительного. Некоторые цадики тоже имели много почитателей-христиан и среди простого народа и среди знати. Но никто из них не был таким горячим почитателем, как этот лех Майрлов.

И стал он им при первой же встрече.

Это был польский крупный торговец обувью, который сперва пришел к Майрлу с маленькой, довольно обычной просьбой: пусть, мол, ребе выпросит у Господа Бога ему сына. Он был уже стар, но до сих пор не имел наследника.

«Твоя просьба будет выслушана, — заверил его Майрл, — ибо Господь Бог принимает молитвы, сказанные устами всех, а значит, и от вас, христиан. И мы ежедневно воздаем Ему славу за это. Но ты должен будешь раздать сорок пар обуви бедным!»

Торговец так и сделал.

А когда в тот же год обещанный сын и вправду у него родился, стал наш милый лех настоящим хасидом Майрловым. От веры своей он, конечно, не отрекся, но все свободное время проводил поблизости от Майрла и всю жизнь не уставал раздавать башмаки бедным. И знали его не только в Пшемышлянах, но и во всем хасидском мире.

Майрл был великим святым, но имел одно слабое место. Не умел хранить тайну. Настоящий enfant terrible [18] Ужасный ребенок ( фр. ). был этот Майрличек! Как только услышит что-либо на Небе, все сразу людям выбалтывает. Остальных святых это очень раздражало.

И больше всех злился на него за это реб Иреле, нареченный святым Серафимом из Стрелиски. Реб Иреле на Майрла так гневался, что решил лишить его всей магической силы. Но для этого ему требовалось согласие святого рабби Нафтули из Ропшиц. И он послал в Ропшицы особое посольство, состоявшее из двух надежных хасидских посланцев.

Посольство прибыло в Ропшицы в четверг, и ему был оказан пышный прием. Реб Нафтули приветствовал послов Иреловых и в самом деле весьма горячо, долго и сердечно беседовал с ними и пригласил их быть его гостями на святом шабесе. Однако причиной, по которой реб Иреле из Стрелиски послал их в Ропшицы, реб Нафтули даже не поинтересовался.

Разумеется, он прекрасно знал, зачем они прибыли. От взора такого святого, как реб Нафтули, столь щедро одаренного даром Духа Святого, ничего нельзя утаить.

В пятницу реб Нафтули был так занят приготовлениями к шабесу, что негоже было чем-либо его затруднять. Послы так и не осмелились нарушить спокойствие шабеса.

В воскресенье они попросили реб Нафтули принять их, и он тут же поведал им такие занятные вещи, что милые послы вмиг забыли о цели своего приезда.

После этого приема у них оставалась одна надежда — что им будет дозволено изложить реб Нафтули цель своего посольства во время прощания.

Прощаясь, реб Нафтули был сама обходительность.

Однако он не дал послам и слова вымолвить. Он сам без устали что-то рассказывал и, рассказывая, выпроваживал их из дому. И, только вежливо усадив гостей в повозку, сказал: «Нынешней ночью был у меня реб Арн-Лейб — покойный отец Майрла Пшемышлянского, — и он поведал мне: „После себя я оставил на свете маленькое пламя, гловнеле — он так и сказал. — А теперь они хотят потушить его?! Слушай же меня, руки прочь, даже не касайся его!“»

Стоило реб Нафтули договорить, как вдали на большой дороге взметнулся огромный столб пыли, и, прежде чем стрелисчане успели опомниться, подкатила к ним повозка, а в повозке сидел не кто иной, как сам Майрл. Он ехал стоя, вожжи держал в руках, как древнегреческий воин, и его могучие пейсы развевались на ветру, как боевые хоругви. Он кричал: «Мой отец сказал „гловнеле“, маленькое пламя, но я скажу вам а фаер флам, большое пылающее пламя оставил он после себя!»

Он выкрикнул это и снова умчался.

Святой рабби Иреле из Стрелиски еще какое-то время гневался на Майрла. Но в конце концов был вынужден его простить.

А получилось вот как: у реб Иреле был один хасид, которому суждено было жить еще в большей нищете, чем остальным стрелисчанам.

Реб Иреле не давал себе воли расчувствоваться и помолиться за этого бедолагу, чтобы своей молитвой перед Господом Богом облегчить его положение. Ведь реб Иреле из Стрелиски молился только за духовное благо своих любимых хасидов, но никогда — за их благоденствие материальное! Вот и сейчас реб Иреле ни за что не хотел отступаться от своего принципа.

Но раз реб Иреле оказался таким неуступчивым, жена хасидова стала упорно заставлять мужа отправиться в Пшемышляны к реб Майрлу и попросить у него ходатайства перед Всевышним.

Хасид долго сопротивлялся, но нищета придавливала его все больше, и речи жены с каждым днем становились все убедительнее.