Надежда Киценко - Святой нашего времени: Отец Иоанн Кронштадтский и русский народ

И после завершения своего земного пути в конце 1908 г. пастырь продолжал оставаться своеобразным мерилом правды и кривды. Революции 1917 г., политика государственного атеизма в советские годы, эмигрантское инобытие, перестройка, тысячелетие крещения Руси в 1988 г., перипетии последних полутора десятилетий — в каждую из этих эпох творился новый образ о. Иоанна, соответствовавший реалиям текущего момента. Потребность изменения биографии в угоду исторической конъюнктуре стара, как сам жанр агиографии, однако стремительность подобных «уточнений» в случае с о. Иоанном уникальна.

В настоящей книге описываются взаимоотношения о. Иоанна Кронштадтского и современного ему русского общества. Отталкиваясь от образа пастыря, я также постаралась выявить и обобщить сложившиеся и укоренившиеся в менталитете людей пореформенной эпохи представления о святости и проследить, насколько сам батюшка им соответствовал. Его общественные начинания рассматриваются в тесной взаимосвязи с исполнением им своих церковных обязанностей. Духовная практика о. Иоанна вписана в более широкий контекст социально-церковной проблематики. В частности, обращается внимание на такие, казалось бы, трудноуловимые аспекты данной темы, как роль священника в укреплении благочестия верующих, а также в явлениях «высокой» политики, или значение прессы в популяризации жизнеописаний святых-современников. И здесь я попыталась проанализировать особенности современных взглядов на святость. Наконец, специальное внимание уделяется посмертной «репутации» о. Иоанна и представлениям о его образе, сложившемся после кончины батюшки. Подобный подход помогает понять, что именно из наследия о. Иоанна Кронштадтского оказалось наиболее долговечным и как его имя продолжают использовать в наши дни.

Изучение личности о. Иоанна выводит на целый ряд весьма значимых для понимания русской политической истории и духовной культуры проблем. Здесь и роль Русской православной церкви в последние десятилетия существования Российской империи, и образ народного благочестия, и гендерные различия вероисповедания, и взаимное переплетение традиционных и новых обычаев почитания святых, и, наконец, политический контекст диалога Церкви и общества.

Удивительно, но устоявшиеся в русской культуре представления о народном благочестии не подходят для описания о. Иоанна, хотя современники и указывали на его «всенародную» известность. Видимо, в данном случае само понятие «народный» оказывается неоднозначным в силу определенной условности и искусственности деления социокультурных феноменов на «высокие» и «низкие» {7} 7 См., в частности, работы: Zemon Davis N. Some Tasks and Themes in the Study of Popular Religion // Trinkhaus Ch. (ed.). The Pursuit of Holiness in Late Medieval and Renaissance Religion. Papers from the University of Michigan Conference on Late Medieval and Renaissance Religion. Leiden, 1974. P. 307–336; Carroll M. Veiled Threats: The Logic of Popular Catholicism in Italy. Baltimore, 1996. P. 5–6; Harline C. Official Religion — Popular Religion in Recent Historiography of the Catholic Reformation // Archive for Reformation History. № 81 (1990). P. 239–262. . Применительно к России «народный» подразумевает «деревенский», «крестьянский» или даже «пролетарский» в противоположность «городскому» или «элитарному» {8} 8 Например, об отождествлении понятий «деревенский» и «народный» см.: Shevzov V. Popular Orthodoxy in Late Imperial Rural Russia. Ph.D. diss. Yale University, 1994. P. 13–17. О крестьянском восприятии см.: Громыко М. М. Мир русской деревни. М., 1991. О представлениях, существовавших в рабочей среде, см.: Zelnik R. E. «То the Unaccustomed Eye»: Religion and Irreligion in the Experience of St. Petersburg Workers in the 1870s // Hughes R. P., Paperno I. (eds.). Christianity and the Eastern Slavs. Vol. 2: Russian Culture in Modem Times. Berkeley, 1994. P. 49–82; Pretty D. The Saints of the Revolution: Political Activists in 1890s Ivanovo-Voznesensk and the Path of Most Resistance // Slavic Review. Vol. 54 (Summer 1995). № 2. P. 276–304. . Западные исследователи предлагают целый ряд дефиниций, альтернативных определению «народный». Так, У. Кристиан использует термин «местный», И. Даффи — «традиционный», a Л. Бойл, отталкиваясь от литургической практики, говорит о «полулитургической» и «паралитургической» разновидностях благочестия {9} 9 Christian W. A. Jr. Local Religion in Sixteenth-Century Spain. Princeton, 1981. P. 178; Duffy E. Stripping the Altars: Traditional Religion in England circa 1400 to circa 1580. New Heaven, 1992; Boyle L. Popular Piety in the Middle Ages: What Is Popular? // Florilegium. № 4 (1982). P. 188. .

Однако ни одна из этих характеристик не может стать ключом к воссозданию образа святого праведного Иоанна Кронштадтского. Его влияние распространялось на представителей не только самых разных социальных групп, от рабочих и до аристократов, но и на людей иных национальностей, и даже конфессиональной принадлежности. Поэтому если «народное» благочестие рассматривать в отрыве от благочестия элитарного или официального, то такой подход явно диссонирует с почитанием о. Иоанна — почитанием, далеко выходящим за традиционные и, казалось бы, устойчивые и самодостаточные социальные, географические, гендерные и конфессиональные барьеры. Отсюда совершенно очевидной становится потребность в смене самой парадигмы исследовательского мышления, и в настоящей книге такая попытка предпринята на основе метода «живого религиозного опыта» {10} 10 Дискуссию об этом методе см.: Hall D. (ed.). Lived Religion in America: Toward a History of Practice. Princeton, 1997. P. VII—21. . Этот метод позволяет разглядеть взаимосвязь, а не противопоставление понятий «высокое» и «низкое», а также «легализовать» для академического стиля изложения взгляд на религиозную практику «изнутри», из свойственных ей смысловых и ценностных ориентиров.

Для анализа личности о. Иоанна весьма продуктивными могут стать и еще два наблюдения. Одно из них основано, если воспользоваться понятийным языком Э. Канторовича, на идее напряженного противоборства двух «ипостасей» святого священника: частной, связанной со спасением собственной души и сугубо личным духовным опытом, и общественной, предопределенной высокой миссией священника и ответственностью перед приходом {11} 11 Kantorowicz E. The King’s Two Bodies: A Study in Medieval Political Theology. Princeton, 1957. . Как показывает жизненный путь о. Иоанна, эти две ипостаси не только дополняли друг друга, но почти столь же часто вступали в противоречие. Второе наблюдение исходит из идеи «самовоспроизводящегося» роста известности, когда уже непосредственно культ святого превращается в некий энергетический импульс, действующий независимо от Божьего избранника и даже порой побуждающий его к весьма неожиданным поступкам {12} 12 О связи между святым и его культом см.: Kleinberg A. M. Prophets in Their Own Country: Living Saints and the Making of Sainthood in the Later Middle Ages. Chicago, 1992. P. 7. .

На протяжении многих лет как советские, так и западные исследователи не считали нужным даже слегка отойти от стойкого представления о Русской православной церкви как о наиболее верной и преданной «служанке» самодержавия {13} 13 Типичные примеры подобных взглядов см.: Никольский Н. М. История русской церкви. М., 1983; Церковь в истории России (IX в. — 1917 г.): Критические очерки. М., 1967; Русское православие: вехи истории. М., 1989. Аналогичные оценки западных ученых см.: Pipes R. Russia Under the Old Regime. N.Y., 1992. P. 221–248 (Chapter 9: The Church as Servant of the State). . В 1970-е гг. на Западе стали появляться более взвешенные суждения, констатировавшие, что Церковь прежде всего стремилась обеспечить свои собственные интересы, лишь отчасти совпадавшие с интересами абсолютистской монархии {14} 14 Freeze G. L. Handmaiden of the State? The Church in Imperial Russia Reconsidered // Journal of Ecclesiastical History. Vol. 30 (January 1985). № 1. P. 82—102; Nichols R. L., Stavrou Th. (eds.). Russian Orthodoxy Under the Old Regime. Minneapolis, 1978; Timberlake Ch. E. (ed.). Religious and Secular Forces in Late Tsarist Russia: Essays in Honor of Donald W. Treadgold. Seattle, 1992. . Между тем, несмотря на подобные коррективы, фигура о. Иоанна по-прежнему не вписывается в одномерную схему церковно-государственных отношений. Вся его неординарная и яркая жизнь убедительно доказывает, насколько тесно в его собственной пастырской практике были переплетены официальная идеология и личные убеждения и какую колоссальную роль сыграло духовенство вообще во взращивании и поддержке идей о невозможности бытия Святой Руси без венценосного предстателя, о России как оазисе русской православной самобытности. Пример кронштадтского пастыря наглядно демонстрирует, что живой религиозный опыт отнюдь не всегда прямиком приводит к сектантству, а харизматические личности способны не только разрушать, но и поддерживать и укреплять законность и порядок, а значит, и стабильность существующего режима {15} 15 До революции эту идею развивал прот. Г. С. Дебольский. См.: Дебольский Г. С. О любви к отечеству и труде по слову Божию. М., 1996. .