Петр Ильинский - Легенда о Вавилоне

Откр. 18:5. Не исключено, что это аллюзия на Вавилонскую башню. Не так важно, хотел ли автор, чтобы у нас возникла подобная ассоциация, важно, что она неизбежно возникает.

Откр. 16:17–18. Окончание этого фрагмента в СП выглядит не идеально, хотя и лучше некоторых современных английских переводов, которые (в отличие от французских) или сглаживают или даже (Jerusalem Bible, причем в английском, а не во французском издании) выпускают это пояснение автора: «τηλικουτός, σεισμός, ούτο μέγας». Дословно: «такой мощи (силы) землетрясение, такое большое» (по-русски, наверно, лучше сказать: «вот какое большое!» или: «вот какое сильное!»). Возможно, здесь дело в склонности «улучшать» древний текст, присущей некоторым научным работникам. А не надо ничего улучшать (за исключением очевидных ошибок переписчиков и проч.), надо доносить мысль автора и не грешить при этом нормами родного языка. В недавнем французском переводе (La Bible. Nouvelle Traduction. P., 2001) написано: «pareil tremblement de terre, oui, un aussi violent» — и все понятно. В защиту англичан скажем, что старый и наиболее во многих смыслах замечательный перевод, известный как King James Bible, тоже обходится без особых эмендаций: «So mighty an earthquake, and so great».

То, что в тексте Апокалипсиса нет ни одной «римской» цитаты, стало особенно удобно, когда в Риме разместился престол католической Церкви. «Вавилон» позволял избежать ненужной путаницы. Буде вместо него упомянут Рим, то у необразованных людей могли бы по прочтении священного текста возникать кое-какие вопросы. Пришлось бы на них отвечать, т. е. давать любопытствующим образование. А от образования до вольнодумства — один шаг. В любом случае, на протяжении многих веков противники папской власти — и любой власти, близкой к абсолютной — часто использовали апокалиптические образы.

Вспомним содержащееся в 11-й гл. Апокалипсиса пророчество о двух «свидетелях» Господних, которые будут убиты «зверем», после чего их трупы останутся лежать «на улице великого города, который духовно называется Содом и Египет, где и Господь наш распят» (Откр. 11:3–8).

Как упоминалось, скорее всего, являющимися наиболее древними «антивавилонскими» текстами Писания.

Достаточно точно совпадающий с продуктами, импортировавшимися в Рим из покоренных провинций (Koester С. R. Op. cit. P. 165–166).

Не в этом ли разгадка того, что Церковь никогда не заказывала изображения Вавилонской башни великим художникам для ее главнейших и величайших соборов в отличие от многих других ветхозаветных сюжетов? Не был ли ей, пусть совершенно подсознательно, этот образ как-либо неприятен? (сравнение католической церковной роскоши с «вавилонской», присутствующее в «Потерянном Рае» протестанта Мильтона, — лишь частное проявление вполне очевидной тенденции).

«Не прибавляйте к тому, что я заповедую вам, и не убавляйте от того» (Втор. 4:2, см. также. Втор. 12:32). Это в чистом виде определение канонического — неизменяемого — текста.

Напомним, что «канон» — термин древнемесопотамский, восходящий к аккадскому quami и даже шумерскому gin. Исходно им обозначался тростниковый шест — измерительный инструмент строителя (правило, линейка). Только со временем он получил те значения, в которых это слово употребляется ныне: 1) масштаб, критерий, 2) образец, 3) норма, 4) список, перечень (подробно см.: Ассман Я. Культурная память. С. 110-138).

Мы склонны полагать, что она, в том или ином виде содержалась в Откровении почти с самого начала существования текста — и поэтому скептически относимся к попыткам приписать различные его части разным авторам, творившим на протяжении нескольких десятилетий.

Есть точка зрения, что эпилог: гл. 21–22 — был создан отдельно от основного корпуса книги и другим автором.

Интересно, что в восточнохристианской традиции сохранилось предание, возводящее к Вавилону место «вечного обиталища царственности». Из этого следует, что эта древнейшая традиция на Ближнем Востоке так и не прервалась. В литературе позднесредневековои Руси она трансформировалось в цикл сказаний о Вавилонском царстве времен Навуходоносора, завершающихся тем, что царские регалии вавилонских владык волшебным образом оказываются в руках владык византийских, а от них и русских (подр. см.: Памятники литературы Древней Руси. Вып. 5. М., 1982. С. 182–187, 596–597). Возможно, что эта идея тоже восходит к Августину, считавшего Рим геополитической «дочерью» Вавилона (см. выше).

Пс. 136:9 (нумерация СП, следующая православно-католической традиции, восходящей, как мы уже говорили, к Септуагинте, в масоретском тексте данный псалом идет под номером 137). Это тот самый популярный текст, начинающийся словами: «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали» (Пс. 136:1) Считается, что он был написан во время «вавилонского пленения» или вскоре после него.

В другом месте отец Церкви сходным образом прокомментировал очевидный призыв Второ-Исайи «Выходите из Вавилона, бегите от Халдеев» (Ис. 48:20): «Эта пророческая заповедь имеет тот духовный смысл, что мы из града века сего, который есть общество нечестивейших людей и ангелов… должны через преуспеяние находить убежище в живом Боге» (Блаженный Августин. Указ. соч. Кн. 18. Гл. XVIII). Чуть раньше он высказался столь же однозначно: «Вавилония… разрасталась параллельно со странствующим в этом мире градом Божиим (Там же. Гл. II). Так библейский — и исторический Вавилон окончательно стал синонимом греховного «Града земного».

Существует стихотворный вариант перевода этого текста на русский, более близкий к мысли автора псалма: «Блажен, кто совершит над вами суд, // Воздаст за наши беды и печали, // Пусть о каменья ваших чад побьют, // Как вы младенцев наших побивали!» (Книга псалмов / Пер. Н. Гребнева. М, 1994. С. 221). Здесь, как и в оригинале, очевиден принцип талиона, чуждый евангельскому христианству.

К Ветхому Завету было легче подступиться: для христиан его важность уступает Завету Новому. Многие экклесиастические писатели даже считали, что творения отцов церкви, знавших о пришествии Спасителя и Его учении, имеют первенство перед сочинениями дохристианских пророков.

В фильме «Спаси и сохрани» (1989) сокуровско-флоберовская Эмма просит у лавочника карту Парижа. «Да хоть Вавилона! — отвечает тот. — Или любой другой иностранной столицы».

Примерно со второй половины XIX в. различные «вавилонские» термины появляются в европейских языках, возникают в произведениях литературы, музыки, философских штудиях и т. п. (подробнее см.: Zumthor P. Op. cit. P. 15–26; Glassner J.-J. Op. cit. P. 82–87, 199–228).