Рудольф Штайнер - Мой жизненный путь

Так это было с людьми, так было и с мировоззрениями. Я охотно бывал у Зуфана, а также и у Гартлебена. Зуфан никогда не был у Гартлебена, Гартлебен же — никогда у Зуфана. Ни тот, ни второй не входили в образ мышления и чувствования другого. Я же был и у Зуфана, и у Гартлебена как дома. Но ни тот, ни другой не могли, собственно, прийти ко мне. И даже если им это удавалось, они оставались "у себя дома". В моем духовном мире я не переживал никаких визитов.

Я видел самые разные мировоззрения, проходившие перед моей душой: естественнонаучные и идеалистические со множеством оттенков. Я ощущал стремление проникнуться ими, но они не освещали мой духовный мир. Это были лишь призраки, встававшие передо мной, но не действительность, в которой я мог бы жить.

Именно это происходило в моей душе, когда жизнь привела меня в непосредственное соприкосновение с мировоззрениями Геккеля и Ницше. Я ощущал их относительную правомочность. Моя душевная организация не позволяла мне сказать о них: это правильно, а это неправильно. Это могло бы произойти, если бы то, что живет в них, я ощущал как нечто чуждое мне. Однако для меня они были чуждыми одно не более другого, ибо родным для меня был созерцаемый мною духовный мир, а в любом другом мире я чувствовал себя "как дома".

Может показаться, что я безразлично относился к тому, о чем идет здесь речь. Но это вовсе не так. У меня было другое ощущение. Я относился с полным участием ко всему иному, и оно ни в коей мере не отчуждалось, когда я вносил в него собственные суждения и ощущения.

Бесчисленные беседы мне пришлось, например, вести с Отто Гарнаком [107] Гарнак, Отто (1864–1905). В день смерти Гете нашел свою смерть в водах Некара. , остроумным автором книги "Гете в эпоху своего совершенства". Гарнак часто приезжал в Веймар, так как работал над трудами Гете по искусству. Мне нравился этот человек, на долю которого выпала впоследствии потрясающе трагическая судьба. Беседуя с ним, я сам становился Отто Гарнаком. Я воспринимал его мысли, чувствуя в них себя хотя и в гостях, но совсем "как дома". Однако мне никогда не приходило в голову приглашать его к себе. Он мог жить только у себя. Он так был поглощен своими мыслями, что все, что не было для него "своим", казалось ему чуждым. Если бы он услышал о моем мире, то отнесся бы к нему как к кантовой "вещи в себе", лежащей за "пределами сознания". Я же чувствовал себя духовно обязанным относиться к его миру не по-кантовски, а вносить в него сознание.

Однако подобная жизнь была не лишена духовных опасностей и затруднений. Кто отвергает все то, что не лежит в направлении его мышления, того не смущает относительная обоснованность различных мировоззрений. Он может безоговорочно воспринять заманчивые стороны того, что продумано в каком-то определенном направлении. Такой зачарованный интеллектуализм живет во многих людях. Они легко расправляются с тем, что другие мыслят иначе, чем они сами. Но кому открыт мир созерцаний, мир духовный, тот видит обоснованность различных "точек зрения"; и в душе он всегда должен держаться настороже, чтобы не позволить той или иной точке зрения сильно увлечь себя.

"Сущность внешнего мира" постигается уже и тогда, когда ему отдаются с любовью, возвращаясь все снова и снова к внутреннему миру духа. При этом поистине учатся жить в духе.

Различные интеллектуальные "точки зрения" взаимно отрицают друг друга; духовное же воззрение видит в них именно "точки зрения". С каждой из них мир представляется совсем иным: как дом, который фотографируют с разных сторон. Картины различны, а дом — все тот же. Если обойти его кругом, получишь общее впечатление.

Если же действительно находишься внутри духовного мира, то будешь считаться с "правильностью" другой точки зрения. Фотографический снимок с какой-либо "точки зрения" рассматривается как нечто, имеющее право на существование. И тогда возникают вопросы об обоснованности и значимости той или иной точки зрения. Так должен был я подойти к Ницше и Геккелю. Я чувствовал, что Ницше "фотографирует" мир с такой точки зрения, к которой стремилось глубоко развитое человеческое существо во второй половине XIX столетия, если оно могло жить духовным содержанием лишь этой эпохи, если в его сознание не прорывалось созерцание духа, но воля подсознательно, с необычайной силой влекла его к нему. Так оживал в моей душе образ Ницше. В нем я видел личность, не узревшую дух, но в которой дух бессознательно восстает против бездуховных воззрений эпохи.

В этот период в Германии было основано отделение зародившегося в Америке "Общества этической культуры" [108] "Общество этической культуры" — немецкая ветвь по инициативе В. Ферстера и Георга фон Гицюки была основана в Берлине в 1892 году. . Казалось бы, можно только приветствовать в наше материалистическое время стремление к этическому углублению. Однако стремление это исходило из мировоззрения, вызывавшего во мне сильнейшие сомнения.

Руководители этого движения рассуждали так: в настоящее время мы живем среди множества противоречащих друг другу миро- и жизневоззрении относительно познавательной жизни, религиозных и социальных восприятий. В рамках этих воззрений людей невозможно привести к взаимопониманию. И очень плохо, когда в область этих противоречащих друг другу мнений вовлекаются нравственные чувства, которые люди должны проявлять друг к другу. К чему приведет это, если люди, различные в социальном или религиозном проявлении либо придерживающиеся разных направлений в познании, начнут проявлять свое различие и строить свое моральное поведение в отношении тех, кто мыслит и чувствует по-иному, исходя из этого различия? Нужно поэтому выработать основные принципы чистой человеческой этики, которая была бы независима от всякого мировоззрения и которую мог бы признать каждый, как бы он ни мыслил о различных сферах бытия.

Это этическое движение произвело на меня сильное впечатление. Оно затрагивало самые важные для меня воззрения. Ибо передо мной зияла глубокая пропасть, порожденная образом мышления новейшего времени и разделявшая природные свершения и морально-духовное содержание мира.

Подобное воззрение на природу привело к представлению о мировом развитии, не обладающем морально-духовным содержанием. Предполагалось чисто материальное первобытное состояние мира; затем подбирались законы, согласно которым из этого первобытного состояния постепенно, вплоть до современных форм, могло бы образоваться все живое, одушевленное, одухотворенное. Развивая последовательно этот образ мышления — так я говорил себе, — духовно-моральное представляют не иначе, как результат природной деятельности. И тогда приходят к безразличным для духовно-морального фактам природы, побочным результатом развития которых является моральное, в конце концов погребаемое ими же из-за их безразличного отношения к нему.