Сергей Фомин - Пастырь Добрый

   Не стало нашего печальника, не стало нашего Батюшки дорогого, любящего отца. Осиротели мы, но все равно он живет в наших сердцах! Его образ и деяния перед нами и все заповеданное и сказанное им. Говоря о своей смерти, он говорил о ней, как о переходе в ту жизнь. Он не страшился смерти, но боялся оставить нас, слабых, немощных. Он передавал нас о. Сергию, но болел душой и за нас, потому что мы были еще не совершенны, и за него, так как ложилось на него тяжелое бремя.

   Получив в деревне телеграмму о смерти Батюшки, поехала в Москву. Приезжаю, а здесь вижу, что все уже приготовлено и убрано точно ко встрече Пасхи. Говорят мне: «Манюшка, к вечерне должны привезти Батюшку». При жизни Батюшка говорил: «Когда я умру, у вас будет Пасха». Нам были непонятны эти слова и мы отвечали: «Нет, мы будем плакать и не сможем петь». — «Нет, нет, девчонки, плакать вы не будете, некогда будет, и не плачьте, а поплачете потом, когда похороните меня». Ждали приезда Батюшки. Храм был весь убран, мы все были в белых косынках и в белых платьях. Прошла весть по всей Москве: скончался о. Алексей. Когда въехали с Батюшкиным телом в Москву, то по всей Москве зазвонили колокола. Это была воистину Пасха! Когда Батюшку подвезли к храму, мы все, весь хор был в сборе. Вместо входной «Достойно есть» (как пели бывало Батюшке на беседах), запели: «Со духи праведных скончавшихся». Слезы и радость растворялись в наших сердцах. Я не могу писать, плачу!

   С пением внесли дорогого нашего Батюшку и поставили на высокий, весь убранный цветами помост. По всей Москве начались заупокойные всенощные. А у нас служили и в храме и во дворе. Народу было — стена. Духовенства — полно! Первую всенощную служил преосв. Феодор Даниловский [244], а во дворе преосв. Тихон Уральский [245]. А потом безпрерывно читалось Евангелие. А мы, певчие, кто мог, не отходили от Батюшки, и все время пелись панихиды. Как помнится, если я не ошибаюсь, Батюшку хоронили на 9–й день. Около гроба Батюшки была одна отрада и утешение, а не слезы! Батюшка утешал и не давал плакать. Народ прощался с Батюшкой день и ночь, были и больные и бесноватые, которые и кричали и исцелялись. От Батюшкиного тела исходило благоухание, — так ощущали многие из нас.

   Вот наступил день отпевания. Торжественно прошла Литургия. Служил преосв. Феодор. Нет, нет, невозможно было не плакать! Но что это были за слезы! Плакали мы о своем сиротстве, что здесь на земле мы больше не увидим своего Батюшку, отца и наставника, и с этим растворялась радость, что это временная разлука и мы снова по его обещанию там будем с ним! Отпевание длилось долго. Наконец начались приготовления к поднятию мощей его. Мы певчие выстроились все около гроба своего Старца, отдали последнее целование и пошли вперед. Подняли гроб, двинулась во главе с преосв. Феодором процессия и все духовенство. Громко запели мы «Святый Боже»… Народу было — стена. Это было похоже не на похороны, но на прославление мощей. Вынесли дорогого нашего Старца, поставили на катафалк, и мы в белых косынках и платьях выстроились позади катафалка, и так всю дорогу до кладбища провожали его с пением. Улица Лубянка так была запружена народом, что трамваи не ходили, а звон был во всех церквах, мимо которых Батюшка проезжал. Каждая церковь встречала Батюшку со звоном! Дождь лил, точно небесные своды разверзлись и Батюшкины слезы омывали землю.

   Похороны состоялись то ли перед Боголюбивой, которая празднуется 18/VI, то ли в самый ее день [246], а этот праздник всегда, как мне помнится с детства, встречается и сопровождается сильным дождем. Когда торжественная процессия подъехала к Лазареву кладбищу, то к нашему удивлению мы вдруг увидели, что похороны встречает Свят. Патриарх Тихон [247] (которому некогда на его просьбу, чтобы Батюшка его похоронил, ответил: «Нет, сначала ты меня похоронишь, а я буду там встречать тебя»). Святейший Патриарх стоял на дорожке [248], и как только подъехал катафалк, начал литию и мы, певчие, подвинулись вперед. Народу было тьма! Люди сидели даже на деревьях. Отпели торжественную литию и вместе со Святейшим двинулись к могиле. Гроб несло духовенство. Наконец его опустили на землю, и снова Патриарх начал литию. Торжественно отпели вторую литию и гроб стали опускать в могилу. Нет–нет, невозможно было не рыдать! Святейший Патриарх Тихон благословил Батюшку и первый бросил горсть земли. После погребения начались безконечные панихиды, а мы все, осиротевшие, поехали кто–как к себе в храм. Невозможно передать той скорби, которая охватила наши сердца. Мы, осиротевшие, рыдали и, казалось, плакали и стены, и своды храма вместе с нами. Жизнь без Батюшки потекла иная.

   В первые дни нас старался утешать сын его о. Сергий, который сам остался сиротой без поддержки своего отца и наставника. Очень я тосковала о Батюшке, и он, дорогой, не оставлял меня долгое время и по смерти. Снился каждый день и во сне меня наставлял, утешал и подкреплял. Такое состояние длилось год или даже больше, и, наконец, он явился наяву. И после этого явления стал сниться в неделю несколько раз, потом один раз в неделю, а потом все реже и реже. Отец Сергий как–то мне сказал: «Манюшка, я здесь совсем не при чем. Сам Батюшка вас оттуда ведет».

   Явление наяву было так: что–то случилось с горлом у меня, и я очень заскорбела, что нет дорогого Батюшки, который бы исцелил меня. В скорби о Батюшке, в скорби, что не только петь, но и тона не могу дать, после Литургии пришла в слезах и легла. Не знаю, то ли я заснула, то ли была в забытье, но все вначале я видела и слышала: как о. Савва пришел к Александру Никитичу, пил чай, а потом ушел. Вижу Батюшка дорогой подошел ко мне и наложил свою руку на мое горло и, потирая его, говорит: «Не скорби, я всегда с тобой, петь будешь и горлышко твое не будет болеть». Я не спала. Открываю глаза и так спокойно–спокойно на сердце, и полное внимание на горло, что оно не болит, так как ведь только вот–вот был около меня Батюшка, и вот еще его рука на моем горле, которая поглаживала его. Взгляд мой упал на лежаночку, которая была невдалеке от моей кровати, и вижу: стоит мой дорогой Батюшка в белом подрясничке, руки назад, волосы пушистенькие и, склонив на бок голову, с такой любовью смотрит на меня, как мать на спящего младенца. Он был легкий и прозрачный. Я, не отдавая себе отчета и ни о чем не размышляя, с криком бросилась к нему: «Батюшка!» Как бы я хотела ухватиться за него, и он тут же исчез. Сердце наполнилось такой радостью, что не вмещало ее, я заметалась по комнате и никак не могла найти что–нибудь, чтобы набросить на себя и бежать к о. Сергию. А Александр Никитич говорит своей старушке: «Смотри, Мария с ума сошла, все мечется!»

   У о. Сергия был день покоя, «затвор», но я не могла, не могла вместить этой радости видения. Серафима Ильинична доложила о. Сергию, что я пришла с чем–то необыкновенным и что она видит меня в каком–то необычном состоянии. Слышу он громко говорит: «Давайте мне ее сюда!» Я не вошла, вбежала, запыхавшись и вся в слезах радости воскликнула: «Отец Сергий, сейчас Батюшка был у меня!» Он посадил меня в кресло и сказал: «Манюшка, успокойся, а потом давай помолимся, и ты мне все–все расскажешь». Он опустился на коленки и я с ним отпела литию, а потом все ему рассказала. И вот он мне ответил: «Манюшка, Батюшка так особенно любил вашу душу, что и по смерти не оставляет ее и ведет вас оттуда, а я (со смирением сказал) здесь не при чем». Благословил меня и я пошла. Горло исцелилось и я стала петь.