Сергей Фомин - Пастырь Добрый

   — Ну, иди теперь, моя Александра.

   Много духовенства и важного и простого ходило к о. Алексею за советом, руководством, исповедываться. Многие его любили, уважали, считались с его мнением.

   Бывало, сердишься, когда священники без очереди приходили к нему и сидели подолгу, тем мешая народу попасть к батюшке. Но ведь и им нужен был старец о. Алексей.

   Как–то прихожу к нему в воскресенье.

   — Вот вчера всенощную не служил, — жаловался он, — а надо было бы очень. Архиерей сидел. Весь вечер просидел. Сами знаете: архиерей, ничего не поделаешь. Архиереи приходят советоваться с о. Алексеем в его берлогу. Вот какие времена настали, Яромолович.

   — Вы бы его прогнали, батюшка, раз он ничего не понимает.

   — Глупая, ведь он архиерей, а я что? — засмеялся батюшка.

   — Ну, уж это, положим, батюшка, оставьте, — горячо возразила я. Много священников приходило в церковь посмотреть на «странного священника» о. Алексея.

   Очень многие не понимали его, осуждали его, во многом не соглашались с ним. Служителям духа он был понятен и близок, служителям буквы и закона он был чужд и непонятен. Некоторые же духовно слепые не видали благодати Св. Духа, явно действующей в великом старце.

   Знаю, что Ф. (священник) [281], ослепленный гордостью ума своего, долго не признавал о. Алексея за его простоту, но, свидевшись с ним, великим умом своим понял, что было в этом человеке, и поклонился духу великого старца.

   Знаю, что о. Р. не признавал батюшку, как очень «страшного» священника (у него с батюшкой была большая история у постели одной умирающей, которая только благодаря батюшке с миром отдала душу Богу). Но потом, поговоривши как следует с ним, тоже признал его.

   Но знаю и таких, которые при жизни горячо любили и очень чтили батюшку, а после смерти отреклись от всего того, что было для них так свято.

   Помню, как один, будучи диаконом, все ходил к батюшке. Каждый день ходил и сидел у него долго–долго. И какое у него было смирение, усердие к службам. Потом он подпал под влияние того священника, в храме которого он служил, и последнюю зиму, еще при жизни батюшки, вместе со своим настоятелем часто обвинял батюшку в сочувствии живоцерковникам [282].

   Правда, батюшка никогда резко не выступал против них, избегал явно осуждать их. Мудро очень он с ними держался, и вообще Маросейку он свою в то время ставил как–то самостоятельно и в стороне от всевозможных течений, наводнявших тогда Церковь.

   Как–то в раздражении на все эти толки про батюшку, я ему сказала:

   — Вот, батюшка, вы все возитесь с этим диаконом, а он с настоятелем своим вот что про вас смеет говорить. Я вам говорю, что из него ничего не выйдет. Ведь вдобавок — он еще интеллигент. Только себя мучаете с ним. Бросьте вы его.

   Лицо батюшки сделалось жалким, жалким, а он сконфуженно проговорил:

   — Нет, ничего… это он так… он хороший все же… Мне до смерти стало жаль и обидно за батюшку.

   Знаю также одного священника, который глаз не сводил с батюшки, ловя каждое его слово. И хотя он спорил часто с ним, а иногда прямо во многом мешал ему, но казалось, что никто и ничто не могло разлучить его с ним. Теперь же тяготится своим саном, осуждает Маросейку, забыв, очевидно, что это дело того, кого он некогда так любил. Он забыл, что буря и искушения всегда постигают дела праведников, особенно после их смерти [283].

   И еще найдутся такие. Но надо думать и верить, что молитвами батюшки пройдут у них искушения их, откроются им духовные очи и снова поймут они его заветы и, очистившись покаянием, пойдут по трудному пути великого нашего старца о. Алексея.

Публикуется по машинописи из архива Е. В. Апушкиной. Впервые опубликовано в кн.: Отец Алексей Мечев. С.78—277. [284]

   В общем я была под руководством старца о. Алексея около двух лет.

   Первый раз я пришла к осени.

   В первую зиму по большим праздникам редко ходила на Маросейку: боялась батюшки при народе — а вдруг что–нибудь скажет. В последний же год иначе не ходила, как только в эту церковь, а к батюшке через день, а то и два раза на дню.

   С самого начала ходила к батюшке по чужим делам, водила к нему чужих. Постепенно же старец мой научил меня говорить ему и о себе. И я быстро поняла, что нужно говорить ему и что о. Константину.

   Когда уж несколько раз поговорила с батюшкой и о себе, то решила, что нужно все–таки спросить о. Константина. Я боялась, что он не позволит утруждать собою батюшку.

   —Ходите, ходите, о. Алексей, кроме хорошего, вас ничему не научит. Он вас наставит на путь Христов, — сказал он.

   С тех пор я с легким сердцем и всей душой стала злоупотреблять терпением и временем дорогого батюшки.

   Раз на молебне с водосвятием стояла я на коленях перед Феодоровской. Батюшка читал акафист. Между мной и им было несколько человек. И до сих пор не понимаю, как мог он за мной следить. Я горячо молилась в первый раз без всякой просьбы. Душа просто пела песнь любви к Божьей Матери. Я забыла где я, забыла про батюшку. Вдруг образ и лампады заблестели ярко, ярче звезд в морозную ночь. Я закрыла глаза. Открыла — все то же. Мне стало очень весело и я стала стараться всячески усилить это. Вообще тогда вся моя молитва была больше физическая: напрягала ум, волю, все тело, чтобы создать то, что от меня требовали. Иногда после служб уставала так, что все тело ломило, как, бывало, в деревне после очень тяжелого рабочего дня. Можно было на мне рубашку выжать. И от этой–то работы являлось иногда после долгих усилий немножко молитвы. Но на этот раз никакие усилия не помогли: явление исчезло так же внезапно, как и пришло. Вдруг я вспомнила батюшку и посмотрела на него. Насколько мне было видно, он читал акафист и никакого внимания не обращал на меня. Кто–то же из сестер, стоявших вблизи, вижу, с удивлением смотрит на меня. Вот чудо! Значит, молитва моя заметна и другим, а батюшка не видел. На душе было весело и покойно. Мне очень захотелось еще блеска и я стала стараться его вызвать. Но как я ни становилась и как глазами ни смотрела на икону, ничего не получалось и мне стало скучно. Вспомнила, что нужно молиться церковной молитвой. Я стала внимательно слушать.

   Все кончилось, стали подходить к кресту. Батюшка, как всегда, сосредоточенно смотрел на каждого, как бы видя его насквозь, и отвечал на вопросы или сам говорил что–нибудь для душевной пользы. Подвели к нему очень милого деревенского мальчика. Батюшка ласково положил ему на голову руку и помолился о нем. Потом что–то спросил его, обещая книжку дать. Думаю: счастливый мальчик, батюшка так обласкал его, наверно он хороший.