Сергей Фомин - Пастырь Добрый

   Так учил батюшка, как жить с ближним. По отношению к о. Константину он пока еще ничего не говорил особенного, но только зорко следил, как я уважаю своего духовного отца, как люблю его, каково мое послушание ему. Я старалась изо всех сил и помню хорошо, как в разговоре с батюшкой всегда подыскивала должные почтительные выражения по отношению к о. Константину. Часто батюшка говорил:

   —Какой у вас отец духовный хороший. Счастливая вы, что к нему попали. Очень за вас рад. Очень рад.

   А раз сказал:

   —Знаете, как я его считаю: он первый в Москве. Поняла? И счастлива же ты! Ведь правильнее его никто не понимает христианской жизни. Кто из них что понимает? (показав рукой в окно) — сказал батюшка с горячностью. — Он все может объяснить. Вот вы все там слушали о. И. Хорошо говорит, высоко поднимает, а путь — как войти на эту высоту — не показывает. О. Константин мало говорит, но научит всему. Он такую высоту не покажет, а путь его будет самый простой, будничный. Но скажи: чье учение труднее?

   —О. Константина.

   —Верно. И с ним можно достичь всего того, о чем говорит о. И. Путь о. Константина очень труден, но зато и гораздо вернее. Уж эти мне хваленые руководители! Знай, что если самую малую часть исполнишь, чему тебя учит о. Константин, то и то многого достигнешь, а все–то исполнить где уж нам с тобой. Это дается не таким, как мы с вами.

   Нельзя было доставить батюшке большей радости, как говорить: отец духовный так велел… спрошусь у отца духовного…

   Когда батюшка так отзывался об о. Константине, я сначала потерялась: как же, думаю, теперь пойду я к нему? Первый старец и считает его первым руководителем? Как же быть–то? И этот первый и тот первый. Куда же мне деваться с моими грехами? К этому времени они уже успели обломать немного меня в духовной жизни, и я стала приучаться разбираться в своих поступках и считала себя очень грешной. Я хорошо сознавала правильность батюшкиных слов. Действительно, оба мои руководители удивительно понимали по настоящему христианскую жизнь и умели ею жить. Никто не мог так правильно объяснить путь Христов, как они. Оба они жили одним духом — духом любви Христовой.

   Как–то батюшка спросил:

   —Какое вам о. Константин дал правило?

   —Никакого, батюшка.

   —Как молитесь?

   —Читаю утренние и вечерние молитвы в день по две главы из Посланий и Евангелия.

   —Кто вам так велел?

   —Никто, батюшка.

   —Ваш духовный отец знает об этом?

   —Кажется, что знает.

   Батюшка серьезно и долго посмотрел мне в глаза и сказал только:

   —Гм.

   Как–то спрашивает меня батюшка:

   —А книжки читаете?

   —Читаю, батюшка.

   —Какие?

   —Только духовные теперь, батюшка. Сейчас вот Добротолюбие читаю.

   —Одна?

   —Да, батюшка, а что не понимаю, спрашиваю его. А как же он объясняет хорошо! Страсть!

   —Ну еще бы, как мы с ним преподавали–то. Одна книги не читайте. Спрашивайте, какую можно вам читать.

   Скоро дают мне книгу Исаака Сириянина. Я спросила у о. Константина. Он запретил. Это было для меня дико и трудно было послушаться. Очень было стыдно отдавать назад.

   Как–то прочла об откровениях учеников своим аввам и у меня сердце загорелось тоже так делать. Боялась спрашивать об этом о. Константина, скучно ему с нами возиться. Пошла к батюшке. Он серьезно и остро посмотрел на меня и сказал:

   —Это очень хорошо. Ходите два раза в неделю и говорите все, даже пустяки. Вам кажется пустяком, а он узнает, что это очень важно. Вам думается, что в том–то и том–то ничего дурного нет, а он разберет, что там есть грех — и так во всем. Если какой проступок сделали, сейчас же идите, кайтесь. Будет то, что не сможете чего–нибудь сказать ему, — говорите мне. На то я здесь теперь поставлен.

   Мне сделалось страшно, как это я буду ходить к обоим. Такого исхода разговора я не ожидала. Думала, что спрошу только для формы, а ходить буду, когда захочу, а выходит иначе: батюшка приказал ходить на откровения к о. Константину. Хочешь–не–хочешь, надо было идти. Все же заранее решила спросить его, примет ли.

   —Можно мне, батюшка, приходить к вам на исповедь говорить все, что чувствую и делаю.

   —Конечно, можно, — ответил он ласково, — и апостолы даже об этом говорят.

   Я осмелела и сказала:

   —О. Алексей велел к вам два раза в неделю ходить, а что приключится, сейчас же приходить каяться.

   —Ходите, ходите. Я всегда с радостью вас приму.

   Вскоре случился со мной какой–то проступок и я пошла на квартиру к о. Константину. Три раза подходила к двери и не могла от гордости и страха позвонить. И только мысль, что батюшка все равно заставит, победила мой страх.

   О. Константин очень ласково простил меня и с тех пор каждый раз делалось легче и легче, а потом без этого уж и обойтись не могла. И в первый–то раз, помню, был большой мороз, а я была вся мокрая, точно летом в жару. И огрей он меня тогда, не знаю, какая сила заставила бы меня снова придти к нему.

   Спустя долгое время я как–то в разговоре с батюшкой сказала:

   —А я это говорила на откровении о. Константину.

   Батюшка от радости даже на кровати сел.

   —А вы разве ходите?

   —Хожу, батюшка, — ответила я, гордая тем, что исполнила его приказание.

   —Как же вы ходите?

   —Как вы, батюшка, велели.

   —И говорите… говорите все?

   —Все.

   Батюшка от радости засмеялся и потер себе руки (его привычка, когда он был очень чем–нибудь доволен).

   —Очень хорошо! Очень хорошо! Как–то прихожу, а батюшка мне вдруг:

   —Ваш отец духовный кто?

   Я с удивлением вытаращила на него глаза.

   —О. Константин.

   —Ну да, о. Константин, — улыбаясь, но строго сказал батюшка, — а какой он? — Хороший, добрый, а еще какой?

   Я молчала в смущении.

   —Не знаю, — тихо ответила я.

   —А еще так: что такого духовного отца нет больше.

   —Нет больше, — тихо повторила я.

   На днях мне за что–то досталось от о. Константина и я не совсем была согласна с батюшкой. Тогда еще проборку я не особенно покойно принимала.

   —И нужно его любить и слушаться вот как, — сказал батюшка, внимательно всматриваясь мне в глаза.

   —Любить и слушаться, — как эхо повторила я. Батюшка улыбнулся.