Сергей Фомин - Пастырь Добрый

   Но случилось так, что участники этих занятий, многие из которых не знали ничего о Батюшке ранее, стали посещать Батюшкин храм, образовав как бы особую группу молящихся, которых стали называть «курсовыми», в противовес «чудовским». Эти две новые струи, влившись в число прежних богомольцев и духовных детей Батюшки, не сразу могли поладить друг с другом и ужиться. Для их объединения и начал Батюшка свои беседы на дому по средам. Прийти на них могли все желающие, несмотря на тесноту Батюшкиной квартиры. В столовой все размещались как кто сумел: кто на стульях, кто на полу, а кто стоял в передней.

   Присутствие Батюшки, его простота и ласковое обращение придавали этим беседам глубоко интимный характер: чувствовалось, что это не просто собрание людей, но духовная семья, объединенная желанием служить Богу.

   Многим духовным детям Батюшка советовал писать дневники своей духовной жизни, а не событий и происшествий дня. Про последние он говорил: Это все пустяки, а каждый вечер надо вспомнить и поразмыслить о том, что сделал плохого и что хорошего; за хорошее благодарить Бога, а в плохом каяться, да и записать: «Хотел, например, раздражиться, но помолился и Господь отстранил это. Господи, прости мне мою злобу» и т. д. Потом, когда прочитаем свои записи, увидим, что Господь всегда нам помогает… А когда и поплачем о своей неисправности.

   Такие записи, представлявшие собою как бы ежедневную исповедь, духовные дети передавали затем Батюшке. А некоторым он предлагал и описать всю свою прошедшую жизнь и чистосердечно рассказать, что было в ней сделано плохого. Такие дневники и жизнеописания Батюшка приносил по средам на беседы и, не называя имен, читал вслух из них выдержки, делая на них свои пояснения.

   Это чтение вызывало особый интерес в слушателях, потому что описывалась знакомая всем жизнь, затрагивались вопросы, общие для всех присутствующих. Слушая Батюшку, его простую, иногда шутливую речь, каждый видел и чувствовал в нем не проповедника, не судью или учителя, а любящего, родного отца, желающего всем добра. Как–то он сказал: «Все вы мне дороги и ваши чувства для меня как бы мои или моего сына или дочери. Поэтому прошу вас не грешить».

   А для некоторых, не имевших близких и родных, Батюшка и действительно заменял отца и мать. А поскольку всех своих духовных детей он любил одинаково, не давая никому никакого предпочтения, то здесь, в стенах его скромной квартирки, оставлялись и самолюбие и всякие личные счеты: все шли к нему объединенные одним искренним и горячим желанием почерпнуть у него поддержку, силу, бодрость и назидание. Здесь не стыдились высказать свои вопросы, недоумения, иногда доводящие до слез, потому что знали, что окружающие понимают и сочувствуют, что все они братья, дети одного любящего отца, который здесь с ними со своей обычной доброй улыбкой и глубоким пониманием каждого.

   Одним из вопросов, которых касались Батюшкины беседы, был вопрос о браке и воспитании детей.

   Но множество и других жизненных вопросов поднималось и решалось на этих беседах.

   Однажды он взял для чтения житие преп. Авраамия [39] и Марии — чрезвычайно трогательное по силе выраженных в нем любви и покаяния. В Батюшкином же чтении и с его комментариями, оно произвело потрясающее впечатление даже на священнослужителей. Батюшка говорил глубоко прочувствованно, со слезами, он говорил о любви, которая выше закона (преп. Авраамий ради спасения души Марии надел мирское платье, ел скоромную пищу и т. д.). Сын Батюшки, о. Сергий, так почувствовал на этом чтении свое ничтожество в отношении Батюшки, что долго задумчиво молчал, а когда кто–то из уходящих попросил у него благословения, он, хотя и благословил, но тихо сказал: «Зачем же у меня? Попросите лучше у Батюшки».

   В связи с этим житием Батюшка много говорил и о том, каким должно быть покаяние.

   В это время во многих храмах начала входить в практику общая исповедь, и многие из ложного стыда стали предпочитать ее исповеди частной, считая «неудобным» говорить все о себе в присутствии «постороннего человека» (священника). Батюшка же говорил — каким должно быть покаяние, и что исповедь непременно должна быть частной, даже лучше, если не по записке. «Недостаточно, — говорил он, — прочел все грехи по записке и конец — ничего и не получилось. Надо так себя подготовить, чтобы все внутри перегорело: вспомнить грех, подойти к нему со всех сторон, привести на память все мелочи, все подробности его, чтобы грех опротивел, и тогда, подходя к исповеди, будете каяться Самому Богу, и будет все равно — есть ли кто–нибудь подле тебя или нет. Глубоко надо почувствовать, что «грешен я, виноват»… Исповедь помогает сильнее осознать свою вину и возненавидеть грех. После такой исповеди мы уже не скоро вернемся к этому греху, а может быть и совсем его оставим, а то опять за то же». Кто–то заметил относительно записки: «А если забудешь?» — «Если что болит, того не забудешь. Где мне больно, тут я и покажу»…

   Что же касается общей исповеди, Батюшка считал ее недоразумением: «Многие думают, что они исповедались, а в действительности — нет». Ссылки же на практику о. Иоанна Кронштадтского считал необоснованными: «То был отец великой духовной силы, и мы с ним себя сравнивать не можем» [40].

   На беседах этих почти всегда присутствовали молодые сослужители Батюшки, и потому он сильно говорил о том, что со стороны священника не должно быть формального подхода к кающемуся, что надо вникать во все обстоятельства греха или преступления, учитывать силы и возможности данного человека, что требник с его правилами и эпитимиями является лишь показателем тяжести греха, а не таким руководством, которого во всех случаях следует буквально держаться. При этом Батюшка, как всегда, приводил разительные примеры сухого формального подхода некоторых духовников к исповедующимся, рассказывал и о случаях, когда ему приходилось спасать от покушения на самоубийство людей, пришедших в отчаяние. Рассказал и такой случай: Приходит ко мне женщина на исповедь: встала на колени, а подняться не может от одышки: грузная она такая, никак не встанет, а я тоже «грузный» — никак не подниму ее. «Выполнила, — говорит, — эпитимию в 50 поклонов в день за то, что в Успенский пост ела скоромное, а теперь–то вот и не могу, совсем задыхаюсь от одышки и отеков.

   Однажды на многолюдном собрании всеми присутствующими, а особенно о. Сергием и чудовскими сестрами было отмечено, что храм переполняется, а надлежащего порядка в храме нет. Было выражено желание участвовать в жизни храма, но неизвестно, кто за что отвечает. Было решено распределить между сестрами, постоянно бывающими в храме, обязанности по поддержанию в нем чистоты и порядка; выделить ответственных за ризницу, за ежедневное пение и чтение на клиросах; назначить помощниц Лидии Александровне (просфорне) [41]по печению просфор; братьям, прислуживающим в алтаре, поручить ежедневную там уборку, и многое другое. Так образовались «послушания». Сестрам, чтобы выделить их от прочих богомольцев, выражено было пожелание: кто может, сшить себе серые платья и белые или черные косынки.