Донна Деномм - 8 ключей к целостности, наполненной надеждой [Инструменты для исцеления от душевных ран]

Нашему разуму не под силу примирить две противоречащие друг другу мысли: мы знаем, что это произошло, – и мы знаем, что это никак не могло произойти. Когда мы сталкиваемся с реальностью, в которую невозможно поверить, наш разум буквально начинает «мутиться». Проще всего поверить в то, что мы (они) сами виноваты, что это нас (их) нужно порицать… или усомниться в том, что это вообще произошло. Вот это и происходит с теми, кто слышит рассказ ребенка.

В своем блоге под названием Fighting Cognitive Dissonance and the Lies We Tell Ourselves («Борьба с когнитивным диссонансом и ложью, которую мы сами себе сообщаем») доктор Джон М. Грохол говорит, что, сталкиваясь с неразрешимым противоречием, люди с помощью когнитивного диссонанса способны разрешить дилемму, настроившись на мысль: верно то, во что им лучше или легче всего поверить. Наиболее же подвержены влиянию когнитивного диссонанса те, кто сильнее всего нуждается в последовательной и упорядоченной добродетельности [76].

В эту категорию, безусловно, попадают истинно верующие. Авторы книги «Секс, священники и тайные кодексы» о. Томас Дойл, А. В. Сайп и Патрик Дж. Уолл (практикующий священник и два бывших) хорошо осведомлены об обвинительном характере этой темы. Они обеспокоены тем, что их же и обвиняют, поскольку они говорят о педофилии среди священников и роли Церкви в насилии, а также указывают на то, что сексуальное насилие в духовенстве имеет давнюю историю. Им вторит и Джордон: «Вы можете считать вопрос просто интересом к тому, действительно ли насилие было тайной. На самом деле это выглядит прекрасным примером того, как предпочитают поддерживать секрет Полишинеля, а очевидную истину – отвергают» [77].

Когда жертвы высказываются, может показаться, что непростая задача обнажить перед всеми свою рану не так уж трудна и важна. Молчание предоставило мне безопасное и мирное пространство, в котором я могла заниматься делом всей своей жизни – служением, позволяя выражать свое страдание, не пропитываясь им. Мне пришлось – по необходимости, ради собственного исцеления – вырваться из его тисков. Я убеждена, что весьма активно отказывалась от роли раненого (жертвы), потому что предпочитала, чтобы меня считали человеком, работающим над исцелением.

Тем не менее, как я уже рассказывала в Ключе № 4, теперь я искренне верю, что принятие этого «жертвенного Я» является важной частью процесса нашего исцеления. От правды по-настоящему не скроешься. Мэрион Вудман говорит, какая это истинная благодать – позволять процессу разворачиваться в свое время.

«Постепенно восприятие меняется; постепенно знаки собираются в созвездия. Проходит сорок лет или сорок дней. Затем задача эго – воплотить в повседневную реальность то, что было открыто в пустыне, принести сокровище домой. Жить собственной судьбой и, значит, привести внутренний и внешний мир в гармонию » [78].

В последние несколько лет мне казалось, что пора раскрываться. Возможно, я даже смогу говорить от лица тех, кто не может. У меня для этого есть методы и жизненный опыт, поскольку я разработала внутреннюю и внешнюю сеть поддержки этой смелой позиции. И в процессе одного неподвижного созерцания мне показали замечательное «кино», из которого я четко поняла, что отпирательство, отнекивание священников подкреплялось еще и молчанием жертв. В конечном счете все взаимосвязано, и каждый, кто молчит, вносит свой вклад в энергетические качели, которые преступника поднимают, а жертву опускают. Каждый раз, когда мы испытываем вину, стыд, сожаление и боль, мы отказываем ему в справедливой возможности взять их на себя.

Меняясь сама, я своими изменениями влияю на других. Говорю ли я правду в уединении и тиши собственного дома или выкрикиваю ее через микрофон в зал, полный людей, мой голос приносит пользу. Опыт на мысе Иш-Чель, самой восточной оконечности Мексики, продемонстрировал, каким сильным может быть мой голос, когда я точно настроена. Рассвет того утра озарил и подтвердил силу и мощь моей личности.

В любых отношениях самым податливым элементом является наше собственное поведение. Я предпочитаю не позволять своим страхам контролировать меня. Я предпочитаю быть совершенно искренней и говорить всю правду. Какую бы форму это ни принимало, я осозна ю , что с этого момента должна перестать изо всех сил зажимать себе рот и стискивать легкие, не позволяя некоторым словам слетать с губ. Я больше не могу держать в себе истинное имя «жертвы», которое следует за тем ребенком, еще живущим в моем теле. Когда я, все лучше понимая себя, стою с высоко поднятой головой, то придаю этому внутреннему ребенку смелости принять радость и счастье, которым она так часто сопротивлялась, убежденная, что, если она полностью откроется жизни, за это придется дорого заплатить. И я знаю, что, когда встречусь со своими демонами лицом к лицу, энергия моего мужества поможет и другим раскрыть их ужасные тайны.

Я стою перед ритуальным мостом и беседую с пятьюдесятью участниками ретрита. Они уже прошли по нему, переступили этот физический (и символический) порог. Слова застревают у меня в горле, но я хватаю микрофон потной ладонью и слышу, как мой голос устрашающим эхом разносится между деревьями, шурша, словно ветер, крутящий старые сухие листья. Люди по другую сторону моста меняются в лице, некоторые заметно пригибают голову от тяжести моих слов, когда я рассказываю о том, как в шесть лет меня изнасиловали. Гром, раздающийся откуда-то из-за невидимой черты, пробуждает нас еще больше. Вахкиньян [79] Слово из языка индейцев лакота. (духи грома) нашептывают идти вперед и присоединиться ко всем. Надоедливый бурундук швыряет с дерева кусочки коры, пока я захожу на мост и неуверенно поднимаюсь по нему в поджидающие меня объятия…

Через час один мужчина разражается долгими, вроде бы ничем не спровоцированными рыданиями. Пока вся группа окружает его поддерживающим «куполом», я сижу рядом, широко раскрыв глаза, зачарованная присутствием. Он не пытается вытирать слезы, которые потоками текут по щекам, пока наконец не начинает говорить, очень тихо, давясь слезами и словами, – мы впервые слышим у него такой голос. Несмотря на ужас, который в нем явно слышится при воспоминаниях об издевательствах в детстве, чувствуется и долгожданное облегчение от тяжести, которую он столько лет носил в себе, страшась ею поделиться.