Владимир Файнберг - Здесь и теперь

— Я действую по закону. Две комиссии из Москвы установили: очистные сооружения не доведены, никуда не годятся. Я, Атаев Рустам, головой отвечаю перед своим народом за здоровье людей, за этот воздух, за эту землю.

— Да ты не только сумасшедший, но и демагог. Больше говорить с тобой не о чем. На пленуме поговорим. Только не вздумай пустить в себя пулю до пленума!»

Пленка ещё некоторое время шипела. Потом послышался щелчок. Атаев выключил магнитофон.

— А что, у вас есть оружие? — растерянно спросил я.

Атаев спрятал кассету, вынул из того же ящика пистолет.

— Рустам, неужели вы не видите, он вас просто подталкивает на самоубийство. Выкиньте эту штуку! Или сдайте в милицию. Мало ли какое бывает настроение.

Атаев запер пистолет в ящик, снова повесил ключ на шею.

— Теперь понял, отчего у меня снег на голове? — спросил он, вставая из‑за стола.

— Как давно все это записано?

— Три недели назад. Вон в той комнате, в гостиной. Аллах знает, что надоумило положить под занавеску магнитофон. Прости меня, всё остыло, идём доедать.

Мы вернулись, снова присели на ковёр, опершись на подушки.

— Пить ещё будешь?

— Спасибо. Хватит.

— И мне, пожалуй, хватит. Пора на работу. Хотя, признаюсь тебе, чего они добились, так это я стал попивать… Практически каждый вечер… Втихаря, как говорят у вас в России.

Мы молча ели остывшего сома, потом выпили остывшего чая и, вымыв руки, вышли во двор, где все так же безмятежно сновали дети.

У ворот возле газика стоял Чары, рядом виднелась белая «Волга» — машина Атаева.

— Когда пленум?

— Пока не объявлено, — ответил Атаев и тихо добавил: — Теперь поедем в разных машинах. Ознакомься со стройкой, поговори объективно с рабочими, инженерами, номер в нашей гостинице тебя ждёт. Надо будет увидеться — официально придёшь к секретарше.

— Понял, товарищ Атаев.

— Счастливо.

…За два дня я исходил, изъездил всю территорию строительства. Я слушал бесконечные объяснения главного инженера, секретаря парткома, вежливо записывал в блокнот цифры, даты, фамилии и понимал, что все это никому не нужная мякина, которой и без меня полны газеты. Единственное, что удалось уловить, — настороженность, возникавшую каждый раз, когда разговор касался директора комбината, при одном упоминании его имени. Кроме местных рабочих, кажется, все ожидали близкого падения Атаева.

«Почему все‑таки из четырёх готовых цехов только два работают?» — спрашивал я. И мне уклончиво отвечали: «Атаев пока не позволяет запускать, говорит, не готовы очистные сооружения». — «Может, действительно не готовы?» — «Да вон они, и отстойники вырыты, просто, говорит, не соответствуют каким‑то стандартам».

Кого ни спроси, получалось, что цеха стоят из‑за блажи директора.

Только бригадир сварщиков Хаджа Тухтаев в ответ на расспросы сказал: «Я на работу гоняю на мотоцикле, живу 25 километров отсюда, в соседнем кишлаке. Поезжайте туда, поговорите с населением».

Я поехал. Выяснилось, прошлой весной после пуска двух первых цехов скрутились и засохли листья тутовника, которым окрестные жители исстари выкармливали гусениц шелкопряда, начали чахнуть фруктовые сады, поля хлопка. Здесь открыто проклинали Атаева.

На следующее утро я разыскал районную санэпидемстанцию. Ее начальница долго изучала моё командировочное удостоверение и паспорт и затем нехотя, как секрет государственной важности, сообщила всё то, что я и так только что выяснил в кишлаке. «Что же будет, если при этих условиях задымят сразу десять цехов?» — подумал я и спросил:

— А как насчёт болезней — есть какая‑нибудь статистика?

Начальница нехотя выискала в одной из папок справку — резко увеличилось количество аллергических заболеваний у детей, в молоке коров появился свинец.

И опять вспомнился Игнатьич…

Я попытался выяснить, как же собираются реагировать медики на эти факты.

— Атаев виноват, будем штрафовать Атаева, — бубнила начальница.

В эту минуту какая‑то женщина в белом халате приоткрыла дверь:

— Тут московского корреспондента ищут.

Я вышел на крылечко. У запылённой чёрной «Волги» с номером «00–10» рядом с шофёром стоял спортивного сложения человек с депутатским значком на лацкане пиджака.

— За вами не угонишься! — сказал он, подавая руку. — Невзоров Эдуард Георгиевич.

Я тоже представился.

— Совершаю инспекционную поездку по своим стройкам, услышал, здесь корреспондент из Москвы, и огорчился: что ж вы, дорогой мой, прилетели, были в городе и не заглянули ко мне? Так не положено.

— Почему не положено? Я всегда сначала знакомлюсь с фактами и лишь потом — к начальству.

— Напрасно, напрасно… Ведь вы тот самый Крамер, который два года назад выступил в защиту Нурлиева?

— Тот самый.

— Дельная была статья. Молодец! Я тогда ещё не возглавлял трест, но был в курсе. Знаете что? Коллеги ждут меня на комбинате, оттуда мы отправимся обратно, заедем по пути на строительство химзавода, потом на ГЭС, к Нурлиеву, а часов в одиннадцать ночи должны вернуться домой. Вам предоставляется редкая возможность спокойно обсудить со мной в машине все проблемы. Если они у вас возникли.

— Возникли.

— Тогда прошу! — Невзоров гостеприимно распахнул заднюю дверцу «Волги».

— Минуточку, у меня есть газик.

— Ничего. Поедет за нами, — сказал Невзоров, усаживаясь первым на заднее сиденье. Я сел рядом.

Приехав на комбинат, мы застали в кабинете Атаева министра строительства республики, главного инженера треста и ещё человек семь специалистов.

Атаев увидел Невзорова, меня, входящего вслед за ним, невесело улыбнулся:

— Вот и корреспондент в вашей свите.

— А как же! — ответил Невзоров и обратился к присутствующим: — Товарищи! Я считаю, пора ехать, иначе никуда не успеем.

Несмотря на присутствие министра, главным был здесь Невзоров. Это чувствовалось по тому, как все послушно повернули к дверям и как уступали ему дорогу.

Я с демонстративной почтительностью пропустил высоких гостей и, когда все вышли, шагнул к Атаеву.

— Рустам, он сам нашёл меня. Надо ехать. Ты прав. Целиком.

— Беги за ним, — тихо прогудел Атаев.

— Не печалься. Постараюсь помочь.

— Беги, — перебил Атаев и добавил уже в спину: — Будь осторожен.

Между третьим и нашим, четвёртым, этажом, на тёмной лестничной площадке, у стены батарея отопления. Уже несколько дней, спускаясь по утрам в школу, вижу на полу какой‑то живой куль, жмущийся к теплу.

Днем куля нет, вечером — снова есть. Страшно проходить мимо. Особенно когда разглядел, что это — живой человек, старенькая женщина с короткими култышками вместо рук. Из‑под тряпки торчит рваный ворот ватника, подогнутые ноги в худых валенках.