Александр Лепехин - Пёс Господень

Фигурка у столба подняла голову. Нет, она не озарилась нездешним сиянием, не спустились к ней с небес ангелы, не выпрыгнули из-под песка сердитые черти. Девушка просто окинула людей печальным, сожалеющим взглядом. И Лау почему-то показалось, что сожалеет она не о себе. Что печалится не о своей участи. Комок за кадыком упал на сердце, а сердце рухнуло куда-то за море, вслед за окончательно остывшим солнцем.

— Ерунда, — сказал кто-то громко, так, что ближайший мечник положил ладонь на оголовье оружия. — Хотите сказать, без черного белое не бело? Вот уж дудки. Скорбь существует лишь сама по себе, но и радость тоже. Аристотель посвятил смеху книгу — вторую книгу своей «Поэтики». И если философ столь великий отвел смеху целую книгу, смех, должно быть, серьезная вещь.

Люди вокруг оборачивались и смотрели в его сторону. С ужасом и незнакомым задором Лау осознавал, что сказанное звучало его голосом. Выражало его мысли. Он хотел было захлопнуть рот и дать стрекача, но кто-то другой, лихой и бесшабашный, словно выпрыгнул на язык и не давал сомкнуть зубы; не давал ногам пуститься в заячий пляс.

— А представления о ведьмовстве — лишь суеверия и страх перед незнаемым! Пифагор говорил, что мир устроен согласно математической гармонии. Платон утверждал, что все состоит из первоэлементов. Есть люди, которые учатся применять одно к другому, открывать новые закономерности, умножать знание. Даже Гвацци писал, что в определении «ведьмы» латинское «femina saga» означает лишь «умудренная женщина», «женщина знающая».

Внимательно слушавший эту горячую, путаную речь Карл покачал головой, хохотнул и хлопнул в ладоши. Люди вокруг зашевелились, забормотали. Инквизитор, переглянувшись с рыцарем, двинулся в сторону оратора.

— Где ты читал Платона, парень?

Голос церковника, когда тот не вещал и не провозглашал, оказался внезапно тихим и ироничным. Совсем не собачьим. Да и сам он выглядел… человеком. Лау фыркнул, смутился и ощутил, как похолодел ветерок, обдувающий щеки. Да нет, это просто сами щеки нагрелись от прилившей крови.

— Я… Мы с отцом сами не местные. Приплыли из Армора[4]. Там война…

Инквизитор кивнул. Кивнул и Маркус де Гиш, и на мгновение юноше показалось, что эти двое схожи между собой, как это бывает только у близкой родни.

— На корабле был старик. Он не доплыл до Зееланда[5]: дряхлый был совсем. Помер на следующий день после выхода в море… Я почитал ему по его просьбе. Когда он отходил в мир иной — сказал, что книги теперь мои. Там всякое…

— Всякое, — ровно заметил рыцарь. Ведьма, висевшая на столбе прямо за ним, снова мазнула бирюзовым взглядом. От жалости к ней и к себе Лау окрысился:

— Да, всякое! Мы здесь тоже были пришлые, как она! Ни кола ни двора, чужие книги, голодные рты! Но нас не прогнали, не побили камнями, не отправили на костер! — он всхлипнул и яростно смахнул рукавом нечаянную влагу с век. — Мой отец работал вместе со всеми; ловил рыбу, как все; пил, смеялся и танцевал на праздниках, как все. Он даже погиб так, как погибают здешние рыбаки… И мы стали своими! Хотя я помню, как некоторые поначалу косились на Лау-чудака, на Лау-бретонца!

Подошедший ближе Карл смущенно кашлянул. Селяне снова заворчали, но не сердито, а неловко. Глубоко втянув воздух и обретя в этом вдохе неожиданное, решительное спокойствие, Лау тихо, но звучно произнес:

— Девушка не виновата, что она чужая. Не виновата, что знает больше других. А вы…

— А я тоже знаю больше других, — отрезал инквизитор. Словно челюстями клацнул. Человечность развеялась. — Факел мне. Быстро!

Среди мечников произошло движение. Они сдвинулись, встали плотнее, откуда-то действительно взялся факел — взмыл ярким пятном из-за спин. Де Гиш отошел чуть назад, рука протянулась к огню.

Лау оскалился. Удивившись поначалу, почему никто не скомандует заткнуть наглеца, он понял: ждали, пока выдохнется. Выговорится, утратит запал. Но это слова закончились, а вот сил хватало с избытком. Силы шумели в голове и чесали кулаки изнутри. Видимо, не ему одному.

Из-за толпы вылетел камень. Обычный булыжник-голыш, сотни тысяч раз обкатанный морем. Такими рыбацкие дети сбивали неосторожных чаек, а повзрослев — лупили глиняные кружки: на спор, после кабака или на ярмарке. Навык пригодился, когда не ждали.

Один из мечников ловко скинул щит со спины на предплечье. Камень ударил в доски, упал с глухим стуком. Но это был лишь первый из снарядов. Кто-то зачерпнул песка из-под ног и попытался запорошить глаза противнику, кто-то метнул рыбацкий гарпун, кто-то, звучно крякнув, попер врукопашную. Драка вскипела, как морская гладь в налетевшем шторме. И некоторые уже оседали на землю.

Но инквизитор действительно умел считать. Он что-то пролаял де Гишу, тот зычно рявкнул: «Отход!» Мечники разорвали дистанцию, и группа устремилась к дальней усадьбе, поставленной на холме. Факел закашлялся и зачадил на издыхании, затоптанный десятком сапог.

Подобно медведю пошатываясь из стороны в сторону, Карл надвинулся на столб с ведьмой. Скрипнул лезвием здоровый рыбацкий нож, веревки посыпались на хворост. Девушка упала прямо в подставленные руки.

— Спасибо… Как же вы… Спасибо… — это были первые слова, что она произнесла за вечер. Лау снова почувствовал на скулах слезы. Вытирать не стал: вокруг него многие так же блестели ресницами. Костер раздергивали, кто-то домовитый уже поволок вязанку-другую в сторону хаты.

Наконец ведьма смогла стоять сама. Впрочем, она тут же опустилась на колени: у одного из рыбаков текла кровь по бедру, темня штанину. Тонкий, ласковый голос повелел:

— Холста принесите. В доме у меня… Да, сумка. Не побейте стекло только.

Какие-то мальчишки взбили пыль босыми пятками. Тем временем стоны раненых перекрыли гул победы. Всех несли — или сами шли — к ведьме. Она же, закусив губу, осматривала, промывала, заматывала, требовала выпить то и приложить это. Пальцы так и порхали.

Остальные мялись вокруг. Видно было, что краткий, злой бой не истощил желания крови. Желания наказать тех, кто пришел в их покойный мир со своими повадками. Без уважения, без почитания правил и обычаев. С каким-то нездоровым азартом внутри Лау смотрел, как у людей в руках появляются все те же гарпуны, весла, топоры и даже ухваты. Женщины стояли наравне с мужчинами, подростки нагребали камней в карманы.

Нестройная толпа, убедившись, что раненых пользуют, потянулась к усадьбе. Оттуда раздался звук рога — заносчивый, но испуганный. Так выл бы озадаченный пес, если бы подотчетные овцы вдруг обернулись стаей голодных волков. Над холмом полетели первые стрелы: охотничьи луки селян и самострелы рыцарских воинов обменялись плевками.

Мимо энергично протопали четверо мужиков. В руках у них была приставная лестница. Карл, подхвативший самый тяжелый конец, выдохнул в лицо юноше: