Александр Лепехин - Пёс Господень

Солнце падало за набегающие на берег волны. Лау пришла в голову мысль, что где-то там, на краю горизонта, сейчас раздаются оглушительный грохот, шипение и треск. Он бывал в кузне и видел, что происходит, когда раскаленную поковку окунают в воду. Багровый солнечный диск вызывал ассоциации.

Впрочем, напомнил он себе, никакого края горизонта нет. Страбон же писал, что на самом деле наш мир — огромный шар. На море это заметно особенно хорошо. Лау вздохнул и отвернулся.

По правде сказать, он не знал, куда не хочется смотреть больше. Море означало воспоминания. А берег…

А на берегу складывали костер.

Добрым, надежным пеньковым линем к столбу в центре была примотана женская фигурка. Девушка выглядела такой хрупкой и уязвимой, что казалось — затяни веревки потуже, и они разрежут ее на неровные части. Светлые, в тон песка, волосы полоскались по ветру, бирюзовый взгляд растерянно и непонимающе метался от сложенных под ногами вязанок до перетаптывающихся неподалеку селян. Лау снова вздохнул.

Ведьма — а обвиняли именно в этом — была такой же пришлой, как он сам. Около года тому назад ее обнаружили возвращавшиеся с лова рыбаки. Остатки разбитой лодки лежали на одной из шхер. Морской закон не знает вторых толкований: найденного в беде — спаси. Девушку привели в чувство, выходили. Выслушали слова благодарности, сочившиеся сквозь рыдания.

По ее словам, плыла она из Кале в Дувр вместе с родителями, но на привычном маршруте внезапно случился шторм. Горю посочувствовали. Тогда как раз отошла в лучший из миров сельская знахарка. Хата, стоявшая на отшибе, пустовала. Какая-никакая, а крыша над головой. Что еще нужно человеку, вырванному из соленых лап морской погибели?

И что занятно, спасенная вскоре занялась ровно тем же, чем и прошлая владелица дома. Ходила в холмы за деревню, приносила домой пучки трав и мешочки кореньев. Рылась в рыбацких сетях, собирая диковинную водную живность. Сушила, варила, мариновала и ставила на полки. А однажды вправила вывихнутое плечо сыну старосты, наложив повязку с полынью. Тут ее и вовсе вроде как за свою признавать начали. Но, видать, не всем по нраву пришлась.

Возле костра стоял и хмурился черно-белый инквизитор. Он тоже поглядывал на толпу, но в отличие от ведьмы, цепко и озабоченно; словно овчар на отару. Можно было предположить, о чем он думает: с ним — пятерка мечников да командующий ими рыцарь. А с другой стороны — десятка три матерых, испокон веку кормящихся с моря местных. Нехороший расклад, случись что.

Но рыбаки пока только смотрели. Даже не болтали особо. Хотя достать церковник за последние три дня успел, кажется, всех.

Никто не знал, с какого ляда Инквизиция вообще обратила внимание на их захолустье. Самый дальний край Валхерена, до Мидделбурга [1]не меньше дня пути. Но ведь кто-то же склонился над картой, ткнул пальцем, отдал распоряжения. И даже владельца их земель, рыцаря Маркуса де Гиша, оторвал от очередного похода, заставив сопровождать пса Господня, Domini canis[2], в охоте на ведьм.

И упомянутый «пес», и его спутники вели себя по-хозяйски, широко и властно. Конечно, это было их законное право. Но в деревне настолько отвыкли видеть вечно пропадавшего на войне владетеля, настолько пропитались древними морскими вольностями, что теперь шеи гнуть было сложно. Теперь шеи заметно скрипели, словно мачты на ветру. А глаза поблескивали, будто гребешки волн перед штормом.

Инквизитор явно не был дураком. Он тоже заметил и негибкие хребты, и недобрые взгляды. Поморщился брезгливо, поднялся на пригорок, стал рядом с грудой хвороста. Поднял руки.

— Сказано: «Так как они сеяли ветер, то и пожнут бурю: хлеба на корню не будет у него; зерно не даст муки; а если и даст, то чужие проглотят ее» . Эта тварь, — длинный, крепкий палец ткнул в сторону столба, — сеяла ересь и пожинала безбожие. С тех пор, как поселилась она среди вас, многие канули в море; многие не вернулись домой. Смерть и погибель поселилась в домах ваших.

Голос у него и вправду походил на песий лай. В отличие от мягкого, певучего приморского говора. За примером далеко ходить не пришлось:

— Ага, — буркнул здоровенный мужик рядом с Лау. — Сама девка лично лодки и дырявила, как же. А то из наших никто доселе под волну не булькал! С моря живем, моря боимся, море уважаем. Оно дает, оно и прибирает…

Мужика звали Карл, и был он главой самой большой ватаги местных рыбаков. Лау, оставшись без отца, хотел было ходить с ним на лов, но получил ответ: «Сиди, парень, на берегу. Ты умный, ты цифры знаешь, буквы пишешь, слова читаешь. Вот и приноси пользу там, где другие не могут». Карла в деревне уважали.

Остальные согласно забормотали себе под носы. Это тоже не укрылось от церковника. Поправив свой бело-черный хабит[3], так и норовивший задраться на ветру, он кашлянул и угрожающе повысил голос:

— Также сказано: «Я преследую врагов моих и настигаю их, и не возвращаюсь, доколе не истреблю их» . Вот враг наш, — снова поднялся указующий перст. Девушка на костре беспомощно и жалко смотрела куда-то себе под ноги. — И вот я несу ему истребление.

Мечники стояли между селянами и местом казни. Один из них тоже поднял ладони, но не призывая к вниманию, а чтобы оттолкнуть подошедшего близко рыбака. Толчок вышел резкий, мужик попятился, запнулся и упал. Воины захохотали.

— А вчера этот меня лапал, — раздался откуда-то сзади женский шепот. — Да, вон тот, что Франца уронил. Подошел, паскуда, пока я сеть на просушку вывешивала, и как хватит за зад! Я браниться, а он только ржет. Чтоб ему ржалка отсохла, рукоблуду…

Солнце падало за волны. Оно уже почти скрылось, и лишь осколок стремительно темнеющего диска продолжал дырявить небо. С востока наползала лиловая тьма, на фоне которой столб с девушкой смотрелся особенно одиноко и безысходно. Лау поймал себя на том, что поглаживает кадык; в горле было сухо, несмотря на влажный бриз, еще не сменивший направления.

— «У Меня отмщение и воздаяние, когда поколеблется нога их; ибо близок день погибели их, скоро наступит уготованное для них» , — продолжал обвинительно вещать инквизитор. — Вам, может, кажется, что за прелестной внешностью живет безвинная душа? Может, хочется заткнуть уши, закрыть глаза и спрятать головы в песок? Да, говорится также: «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» . Но без скорби нет радости, а без боли — очищения. Истинная вера требует истинных жертв.

«Только почему-то всегда чужих, — хмыкнул про себя Лау. — А как спокойно жилось, пока де Гиш где-то махал себе мечом и не вспоминал про свой лен! Да и Инквизиции до нас дела не было».

Он собирался вздохнуть — в очередной раз, почти дежурно, с терпеливым «ничего не поделаешь», вложенным в звук. Но его опередили.