Александр Лепехин - Пёс Господень

«Я проделала мой путь, я знаю тебя и я знаю твое имя, и я знаю имя той, которая внутри тебя: Владычица ночи, которая попирает Красных Демонов, которая содержит праздник бога Хаакера в день слушания грехов — вот твое имя.

Имя твое — Нехлен».

Инкантация закончилась. Ведьма подняла веки, улыбнулась и снова хрустнула яблоком. Она стояла на склоне перед стеной одна. Живых не осталось.

Над головой Лау раздался шорох. Дернув затылком и удивившись, что как-то еще способен контролировать тело, парень уставился наверх. Там, уперев для верности ногу в камень надвратной башенки, сидел инквизитор. В руках у него был здоровенный, тяжелый самострел. Острие болта смотрело прямо на ведьму.

— Я успела, — снова улыбнулась ведьма. Она куснула яблоко в третий раз и показала огрызок. — Я успела, а ты…

Удар бросил девушку на песок. Черный стержень с белым охвостьем торчал из груди, и серая льняная рубаха быстро темнела вокруг. Почувствовав, как из головы вытекает дурная, зудливая лихость, Лау осел вдоль стены. Он наконец смог толком осмотреться вокруг — и задохнулся.

Тел не было. Нельзя же назвать телами сизо-багровую кучу требухи, костей и мышц? Кто-то еще стонал, отдельные органы сокращались, пульсировали кровяные ручейки. Но было ли это движением жизни? Вряд ли. Скорее, агонией, вечно обитающей на границе двух главных царств: живого и неживого.

Шорох сверху повторился. Инквизитор взводил тетиву и накладывал на ложе новый болт. Лау вжался в стену. «Все, довыпендривался? — мелькнула ехидная мысль. — Страбон, Аристотель… В аду чертям будешь Страбона читать, умник». Он глубоко вдохнул, зажмурился и прикусил кончик языка.

Выстрела не произошло. Вместо этого, нечто толкнуло воздух прямо возле Лау с характерным суконным хлопаньем. Потом последовал звук удара о землю, тихий скрип, сдавленный вопль и рычание сквозь зубы. Раскрыв глаза, юноша увидел, что спрыгнувший со стены церковник сидит рядом, неуклюже подмяв одну из ног под себя и разминая голень второй. Самострел валялся в стороне, а ведьма…

А ведьма, упираясь локтями, вставала с песка. Улыбка так и не сошла с губ, огрызок яблока был зажат в кулаке. Кровь почти перестала течь. Девушка села, склонила голову набок и посмотрела на инквизитора. Потом на Лау. Потом снова на инквизитора. Тот грязно выругался и потянул кинжал из висящих на боку ножен.

Тогда ведьма вскочила и побежала. Она шаталась, запиналась об останки тел, путалась в подоле юбки. Инквизитор тоже попытался встать, разразился новой богохульной тирадой, удержался на ногах и поковылял за противницей, словно побитый пес. Со стороны выглядело бы смешно — двое в полупотьмах, шатаясь пьяно и нелепо, играют в догонялки. Но все портили ошметки трупов и густой запах смерти.

«Не возьмет, — понял Лау. — Не успеет». Он тупо смотрел на открывавшуюся в неверном свете факелов картину. Во рту горчило, и не сразу стало понятно: видимо, в какой-то момент его таки рвало. Ветер крепчал, море бурлило, два силуэта бежали к берегу.

Внезапно для себя юноша подпрыгнул на месте. Голова закружилась, но падать обратно было неуместно. Схватив самострел и проверив, не потерялся ли снаряд, Лау припустил за инквизитором.

Догнал он обоих уже у самой воды. Ведьма, пятясь и спотыкаясь, успела зайти в прибой почти по колено. Церковник, оберегая ногу, хищно крался в полуприседе. Из-за холмов выглянула луна, и кинжал тускло блеснул вдоль лезвия. Мир окончательно стал белым и черным.

— Я успела, — хрипы и бульканье превращали тонкий девичий голос в нечто потустороннее. — Все равно успела…

Огрызок выпал из пальцев и заплясал на волнах. Инквизитор левой рукой поднял к губам увесистое распятие, поцеловал и пробормотал:

— Persequar inimicos meos, et comprehendam illos [7] … — он осекся, а потом продолжил другим стихом: — Nec velocium esse cursum, nec fortium bellum… Sed tempus casumque in omnibus [8] .

Затормозив на мокром и чуть сам не подвернув ступню, Лау замычал что-то невнятное и протянул церковнику его оружие. Тот обернулся. Сощурился. Покосился обратно на ведьму. Перехватил кинжал пальцами, только что державшими крест, и принял самострел на локоть.

На лицо ведьмы вернулась беспомощная, беззащитная улыбка. Лукавая и насквозь притворная. Бирюзовые глаза мягко мерцали в полумраке, грудь под темной от крови блузой ходила ходуном.

— Успела. Она сыта, — прошелестело над морем. Девушка отступила еще на шаг — и рухнула спиной в воду.

Ветер заревел совсем уж дико. Ближняя волна окатила инквизитора и Лау, заставила отплевываться и бежать на сушу. Впрочем, церковник тут же рванул обратно. Он упал туда, где только что стояла ведьма, принялся шарить под водой, тыкать кинжалом наугад. Потом медленно встал. Постоял, тяжело дыша. И вернулся на берег.

Лау молча ждал. Дождался. Стаскивая хабит и выжимая из него отнюдь не святую жидкость, инквизитор спросил:

— Как тебя зовут-то? — а на ответ хмыкнул и поморщился. — Тезка, значит…

— Тезка… — пробормотал Лау и вдруг догадался: — Так вы Гийом[9] де Гиш! Брат Маркуса де Гиша!

Он обернулся на усадьбу. Инквизитор посмотрел туда же и проворчал:

— Да что ему будет. Живучий, словно кот… А ты балбес, — внезапно сменил он точку приложения. — И везунчик.

Оба помолчали. Мысленно Лау и соглашался, и негодовал. Но больше соглашался. Потом Гийом зашипел, став не на ту ногу.

— Тварь… У кого тут невод можно взять? И лодку бы.

Лау задумался. Замотал головой, отгоняя истерический хохот. Влепил сам себе пощечину.

— Теперь у кого угодно…

Гийом уставился на него тяжелым, пронзительным взглядом. Было в этом взгляде что-то от пастушьей собаки, которая следит за непослушным, брыкливым ягненком, так и норовящим сбежать из стада. И при этом успевает обозреть лес, на опушке которого нет-нет да и мелькнет быстрая серая тень. Потом вздохнул и, как был, полуголый пошел в сторону деревни. Лау потянулся следом.

Луна — «солнце мертвых» — поднималась все выше. Ей было, на что взглянуть.

***

Гийом де Гиш, приор ордена братьев-проповедников, основанного святым Домиником, стоял перед письменным столом. За столом сидел человек с толстой, массивной оправой на носу. Стекла поблескивали, бледные губы тонко улыбались. Понимание и сочувствие в этой улыбке бесили Гийома, но он старательно вдыхал и выдыхал, чтобы не впасть в грех сквернословия.

— Отче… — разжал наконец де Гиш зубы. — Что я сделал не так?

Человек неопределенно качнул головой. Принимая это как приглашение к развитию темы, Гийом воодушевился:

— Как она смогла?.. Почему ей удалось?! Ведь все было сделано ad imperatum[10], все согласно уложениям. Что мы за Инквизиция такая, — вырвалось чуть ли не жалобно, — если от нас ведьмы бегают со свистом и гиканьем? Едва нос не показывают…