Владимир Топоров - Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Но один из братии (а все были голодны и не ели уже дня два) возроптал на Сергия. Видимо, кто–то еще присоединился к нему, но Епифаний, похоже, сознательно сохраняет неопределенность в этом месте ( Не всиже пороптаху, но некоторый брат единъот них ), хотя множественное число чуть ранее дает, кажется, возможность считать, что выступление одного было поддержано, по меньшей мере, несколькими еще. Изголодавшиеся иноки оскръбишася […] и придоиш к нему, и пред ним поимы и поносы творяху . Сергию было высказано многое:

« Плесневии хлеби! Еще ли нам въ миръ не исъходити просити хлеба? Се убо на тя смотрихом, яко же учил ны еси; и се тебе слушающе ныне уже изчезаем от глада. Того ради утро рано изыдем от места сего камо къждо потребных ради. Да не пакы възвратимся семо, уже не могуще к тому тръпети бываемых недостатковъ и скудости зде ».

Сергий понял теперешнее состояние братии, ее готовность говорить языком ультиматумов, созревание, когда неповиновение, уже перешедшее в нападки, может вылиться в осуществление объявленной угрозы. В этой ситуации можно было принять разные меры, но Сергий захотел увидеть за происходящим не дерзость, чреватую бунтом и разрывом, а ее причину — уныниеи малодушие, требующие успокоения, помощи с его стороны. Это настроение братии Сергий хотел своим дльготрпениемъ, и кротким обычаем, и тихостию исправити . Он созвал всю братию и, видя их ослабевших и опечаленных, как бы забыв о только что имевшей место сцене, начал говорить с ними мягко, увещевательно и напоминательно, ссылаясь на мудрость Священного Писания. Два вопроса предшествовали всему тому, о чем говорил Сергий далее. Но именно они определили тон обращения к братии и напрашивающийся ответ:

« Въскую прискръбни есте, братие? Въскую смущаетеся? Уповайте на Бога; писано бо есть: […] " Ищете и просите преже Царствиа Божиа и правды его, и сиа приложится вам. Възрите на птица небесныа, яко ни сеют, ни жнут, ни збирают в житница, но Отець небесный кръмит я: не паче ли вас, маловерии? Тръпети убо, трьпениа бо потреба есть: въ тръпении вашемь стяжите душа ваша; претръпевий бо до конца и спасется ". И вы ныне глада ради оскръбистеся, еже на мало время на искушениевам съключающеся. Но аще претръпите с верою и съ благодарениемь, то на плъзу вам будет искушение то и на болший прибытокъ обрящется […] И вы убо ныне оскудение хлеба имате, и недостатокъ всякого брашна днесь имате, и заутра умножение брашенъ всех потребних и всякого обилиа ястья и питиа насладитеся. Тако бо верую, яко не оставит Богъ места сего и живущих в нем ».

И когда Сергий не кончил еще говорить об этой своей вере, то, во что он верил, осуществилось. Кто–то постучал в ворота ( се неции вънезаапупотлъкаша въ врата ). Вра́тарь сразу же посмотрел в глазок и виде, яко принесено бысть множество брашенъ потребных . От неожиданности, от радости, может быть, не веря своим глазам ( бе бо приалченъ ), он не открыл ворот и бросился к Сергию и просил его благословить принесших хлеб. Вра́тарь был первым, кто увидел результат этого чуда веры, и первым, кто правильно понял случившееся: Яко молитвами твоимиобретеся множество брашенъ потребных, и се предстоят при вратех . Сергий велел открыть ворота, и все увидели телегу, уставленную корзинами с едой. Назревавший конфликт сразу же был забыт. И братия единодушно прославиша Бога, давшаго имъ таковую пищу и вечерю странну, готову сущу на земли, яко да накормит я и душа алчющаа насытит, препитати а въ день глада .

Как нередко и в других подобных случаях, Сергий не спешит и держит паузу. Он понимает, что монахи голодны и на уме у них — еда. С этого он и начинает — « Вы сами алчни суще », но вместо ожидаемого приглашения к столу братия услышала — « но насытите сытых до сытости, накормите кръмящих вас, напитайте питающихъ вы, и учредите и почтите: достойни бо суть учрежениа и почитаниа ». И сам Сергий, аще и зело алченъ сый , принесенную ему еду не взял, но повелел бить в било. Братия собралась в церкви и пела молебен, принося благодарность Богу и воссылая Ему хвалы. Только после этого братия и Сергий сели за трапезу. Преподобный совершил молитву, благословил, преломил и разделил хлеб между присутствующими. Хлебы были теплыми и мягкими, как если бы они были свежеиспеченными [311]. Голод был утолен, и в сознание собравшихся постепенно входила мысль о чуде ( И яко не деланнаа в ресноту пища познавашеся засылаема ). И, наверное, многие из них вспомнили о другом подобном же случае заполнения пустоты, когда Бог послал голодным евреям в пустыне спасительную манну. Едва ли случайно вспомнил в этом месте Епифаний о словах любимого Сергием Давида — И одожди им манну ясти и хлебъ небесный дасть имъ. Хлебъ аггельский яде человеку брашно посла им до обилиа, и ядоша, и насытишася зело . Плоды терпения Сергия, страдавшего от голода и жажды, были щедро явлены Богом, на которого только и уповал преподобный, и здесь опять Епифаний вспомнил слова Давида: Тръпение убогых не погыбнет до конца; труды плод своих снеси; блаженъ еси добро тебе будет . И еще раз знаменитые слова Давида появляются тут же, когда в трапезной Сергий спросил о возроптавшем брате, который упрекнул его заплесневевшими хлебами, — Я ем пепел, как хлеб, и питие мое растворяю слезами (Псалт. 101, 10).

Когда первое изумление братии миновало, оторопь отступила и голод был утолен, разговоры от хлеба перешли к тем, кто прислал его и где принесшие хлеб. Началось время расспрашиваний, допытываний, поиска разъяснений. Никто же удобь можаше известно уразумети бываемого , пока Сергий не напомнил братии, что он просил позвать привезших хлебы и пригласить их к трапезе, и не спросил, где они. Монахи ответили, что они спрашивали у привезших хлеб, чей он, и они ответили, что хлеб был послан Сергию и братии одним очень богатым христианином, живущим в дальних странах, что участвовать в трапезе они отказались и пожелали вернуться обратно — и тако изидоша от очию их . Кто прислал им хлебы, монахи, простые умом, тогда не уразумели, хотя они и пребывали в удивлении, как пшеничные хлебы, с маслом и пряностями испеченные, так долго оставались теплыми — а не от близ привезени […] суще .

Чудо первого дня не иссякло, и оно повторилось и на второй и на третий день, когда в монастырь снова была доставлена обильная пиша. Эти повторения были восприняты братией, как свидетельство того, что и в дальнейшем Бог не оставит места сего и людей этого места, и они воздали хвалу Богу. Урок был извлечен, и хотя лишения, скудость, недостаток необходимого случались и позже, монахи все тръпяху съ усръдиемъ и съ верою, надеющеся на Господа Бога, залогъимуще преподобного отца нашего Сергиа. — На Бога надейся, а сам не плошай , — говорит русская пословица. Сам Сергий не «плошал» и учил не «плошать» братию, как бы понимая, что нельзя эксплуатировать милость Бога и просить у него то, что доступно самому человеку, если только он не «оплошал». Но и на Бога Сергий надеялся, но только в тех крайних случаях, когда Бог оставался единственной опорой, которой можно было вручить себя и надеяться на спасение при условии, что во всем от человека зависящем он не «оплошал». В напряженных духовных ситуациях (они, впрочем, могут иметь и свое материально–физическое выражение, как в описываемом случае), где от человека уже ничего не зависит и опираться уже не на что (ср. ницшевское «великое Ничто»), необходимо смириться и уступить себя судьбе, чтобы, по меньшей мере, услышать ее голос. Такой судьбой и опорой для Сергия был Бог, и он ставил себя на Него [312], вручал себя Ему — иногда вполне конкретно, иногда же в варианте «надежды на надежду» — но всегда целиком, и эта установка, возможно, единственная в этой ситуации, говорит и о глубине духа Сергия, о его смелости и смирении, о силе его веры. Сама «установка себя на Бога» есть знак духовного максимализма, соотнесения себя с волей Божьей, задание себе пределом беспредельного при сознании своих возможностей и без измены чувству трезвости.