Владимир Топоров - Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Ранее уже неоднократно указывалось, что в истории русской святости известно немало примеров особо отмеченного отношения святого к своей одежде. Сергий Радонежский был из их числа. Об этом отношении его к одежде хорошо знали в монастыре, и некоторые из них поведали об этом Епифанию. Рассказ этот сам по себе отмечен — так подробен и дифференцирован он, не говоря уж, видимо, о его соответствии истинному положению вещей:

[…] риза нова никогда же взыде на тело его, ниже от сукожь немецкых красовидных, цветотворных, или от синеты, или от багрянородных, или от бурявы, или от прочих многообразных различных шаровидных цветовъ, или белообразно, или гладостно и мягко: «Мягкая бо, — рече, — носящей в домех царевых суть ». Но токмо от сукна проста, иже от сермягы, от власи от влъны овчаа спрядено и исткано, и тоже просто, и не цветно и не светло, и не щапливо, но токмо видну шръстъку, иже от сукна ризу ношаше, ветошнуже, и многошвену, и неомовену, и уруднену, и много пота исплънену, иногда же другойци яко и заплату имущу .

Уже из этого отрывка видно, что Сергий одевался так не от равнодушия к одежде (слишком уж много запретов — в основном, на цвет — существовало для него). Одежда была собственным выбором Сергия. Кроил и шил ее он сам, если только одежда не переходила к нему от кого–нибудь из братии. И к своей одежде Сергий относился съ благодарениемъ . Среди монастырской братии, где тоже, конечно, не было «модников», «одежное» поведение Сергия было своего рода вызовом, и на фоне других он был белой вороной, и эта его позиция была своего рода самоутверждением; со стороны она могла показаться даже демонстративной. Вероятно, таковой считали ее и некоторые монахи. Епифаний входит и в другие тонкости, касающиеся одежды Сергия и его отношения к ней:

Есть же егда и сице случашеся: единою бо обретеся у них сукъно едино злотворно, и неустройно, и некошно, яко и пелесовато, его же и вся братиа негодующе и гнушахуся его и отвращахуся. Но ово убо единъ брат вземъ сие, и мало подръжавъ, и пакы възъвращаше и покыдаше; такожде и другый, и третий, даже и до седмаго. Преподобный же не отвратися, нь съ тщаниемьвземь сие, благословивъ, и крааше, и шиаше, и сътвори рясу в ню же не възгнушася облещися. И не речи съвлещи ея и пометнути ю, но паче изволи съ благодарениемъна теле своем износити ю, донде же по лете единемь, обетшавъ, издрася и распадеся. Да от сея вещи разумети, колико и каково рачительство имеаше смиреномудриа ради, еже проходити в нищетне образе .

Эти особенности Сергия нетривиальны. Нужно вспомнить, что в это время он уже был игуменом, во всем старался подавать пример братии, и она во многом следовала его примеру. Но одежда Сергия явно нарушала некую несформулированную, но всеми (включая и игумена) признаваемую норму. Бяху бо порты на нем обычныя зело худостны, еже по вся дни ношаше , и не видевший Сергия ранее никогда бы не подумал, что человек в зело худостных портах — игумен, а не какой–нибудь нищий и убогий инок или работник со стороны, подрядившийся на любую, какую потребуют работу. Епифаний, как бы понимая, что его рассказ в этом месте может показаться неправдоподобным, решается, чтобы не было сомнений, сразу подвести итог:

И единою просто рещи: толикы бе худостны порты ношаше, яко хужеи пущевсехъ чрънцевъ своих, яко некоимь от сего омекнутися, не знающим его, и облазнитися .

Со многими именно это и случалось. И об одном случае такого рода подробно рассказывается в «Житии». Этот рассказ описывает то время, когда слухи о жизни Сергия стали широко распространяться и многие люди из разных мест приходили лишь для того, чтобы его увидеть. Возвращаясь восвояси, они рассказывали друг другу о Сергии и дивляхуся .

Один человек (христианин, — считает нужным отметить Епифаний), поселянин, чином орачь, живый на селе своемъ, орый плугом своим и от своего труда питаася, пребываше от далече сущих местъ , восхотел от многа желаниа и слышаниа увидеть Сергия тем более, что раньше ему не довелось его видеть. Придя в монастырь, усердный земледелец расспрашивал всех, где можно найти Сергия. Монахи просили его немного подождать, поскольку в это время Сергий работал на огороде, разрыхляя мотыгой землю, чтобы посадить какую–то зелень. Пришедшему, однако, не хватило терпения, и он приник к щели, через которую увидел человека в худостне портище, зело раздране и многошвене, и въ поте лица тружающася . В этом человеке он никак не мог признать Сергия, и, не поверив монахам, он просил их все–таки показать ему блаженного. Сам же стоял около дверей в неопределенном ожидании.

Через некоторое время преподобный изыде от дела деланиа своего , и монахи указали на него земледельцу. Тот же, взглянув, отврати лице свое […] и начат смеятися и гнушатися его и откровенно высказал свое мнение. Сказанное им ценно как свидетельство непредвзятого взгляда человека, увидевшего нечто в корне противоположное ожидаемому. Здесь не было разочарования: что это не Сергий, ему было ясно с очевидностью, но плохо скрываемый упрек в адрес монахов и обида все–таки ощущаются в словах земледельца. Он так желал повидать Сергия, и вот теперь монахи вместо него показывают ему его противоположность, некоего бедняка, анти–Сергия:

« Аз пророка видети приидох, вы же ми сироту указасте. Издалече пришествовав ползоватися начаахъся, и в ползы место тъщету си приах. Аще и въ честенъ монастырь приидох, но ни ту пльзы обретохъ: вы убо поглумистеся мною, мните мя яко изъумевшася. Азъ свята мужа Сергия, яко же слышах, тако и надеахся видети его въ мнозе чти; и славе, и въ величьстве. Ныне же сего, иже вами указанного ми, ничто же вижю на нем, чти же, и величьства, и славы, ни портъ красных, ни многоценных, ни отрокъ, предстоящих ему, ни слугъ скоро рищущих, ни множество рабъ, служащихъ или чьсть въздающих ему; но все худостно, все нищетно, все сиротинско. И мню, яко не тотъ есть ».

Конечно, земледелец был человеком наивным, простым, но именно таких и было тогда большинство на Руси. И «идеальный» образ Сергия, портрет которого был набросан земледельцем, скорее всего, жил в сознании многих из тех, до кого дошла молва о нем. Да и судить их за такое представление о Сергии трудно: значит, видывали сами иереев «в красных и многоценных одеждах», вокруг которых мельтешили многочисленные слуги, воздающие им честь; значит, во всем этом ничто не настораживало людей и всё происходящее принимали они благоговейно как должное. Потому и для земледельца, увидевшего человека в бедных одеждах, он не Сергий, не тот есть .