Владимир Топоров - Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Отсюду бо великь бяше общий строитель от вышняа благодати всем предлагашеся. Уже бо множьство многостицахуся от различных странъ и град, паче же и весь постничьский ликъ, своя жителства оставляюще, и к нему прихождааху, судивше полезнейше еже съжительствовати с ним и от него наставитися къ добродетели. И не токмо ликь постничьскый или велможе, но и до простых, иже на селе живущих: еси убо имеяху его яко единого от пророкъ .

Так молва о Сергии, все чаще бывшая на слуху, стала превращаться во всенародную славу его (хотя это были только первые шаги ее), которой предстояло и далее все более и более шириться, и основу этой славы народ видел именно в чудотворческихспособностях Сергия. Разумеется, это ему не нравилось — и не из ложной скромности, а потому, что он знал — чудо сотворяется Богом, но едва ли он не знал, что его, Сергия, молитва тожепричастна к явлению чуда. Да, Сергий принижал свои заслуги в чудотворение умалял себя, похоже, ему вообще не хотелось слышать о себе в связи с таким великим явлением, как чудо. Но и сказать «нет, я никакого отношения к этому не имею» он тоже не мог: это было бы отрицанием его богообщения, всей его жизни в Боге, взятием под сомнение той духопроводности, которая была ему, Сергию, свойственна, но не как исключительно его имение, а как дар Божий, воля Божья, которых он оказался достоин. Поскольку, как только чудо совершилось, тот, над кем оно совершилось, сразу же опознавал его и как бы — внутренне — ждал, что и Сергий присоединится к такой же оценке происшедшего, преподобный, зная, что это действительно чудо и кто его автор–творец, предпочитал не акцентировать внимание на чуде, находя тонкие возможности истолкования случившегося как естественного, но в мире, где Божья воля, с одной стороны, и люди, живущие по заветам Бога, с другой. Чудо воспринимается как таковое именно потому, что оно нарушает естественный порядок вещей, но сам «естественный порядок» определяется применительно к эмпирическому слою «низкой» жизни. Чудо же принадлежит иному, «высшему» порядку, где оно тоже естественно, но оно открывается, хотя редко, и тем, кто судит об этом с позиции «низкой» жизни. Не раз указывалось, что в полосу «чудотворения» Сергия вошел далеко не сразу: в молодости — никаких чудес, никаких видений. Все это появляется только ближе к старости и, несомненно, зависело от огромной, но постепенной внутренней работы Сергия, от всего хода его духовного возрастания. Об этом Сергий хорошо знал, свою долю в этом духовном труженичестве тоже знал, но обнаруживать ее и обсуждать с кем–либо не хотел: в противном случае он был бы сеятелем соблазнов. То, что можно было бы назвать «смирением скромности», понимаемым обычно как личное, только его касающееся свойство святого, имеет и иную ориентацию — доверие к другому, заботу о нем, надежду на его духовное возрастание в сторону Бога, к самому Богу. Эта память о другом, сознание его присутствия — из важных черт Сергия.

Можно рассуждать так: Бог тем более поддерживает, окрыляет и заступается за человека, чем больше устремлен к Нему человек, любит, чтит и пламенеет, чем выше его духопроводность. Ощущать действие этого Промысла может и просто верующий, не святой. Чудо же, нарушение «естественного порядка» (внешней, тонкой пленки, где все совершается по правилам и под которой, глубже, кипит царство сил духовных) — чудо «просто смертному» не дано (как не дано ему и истинных видений). Чудо есть праздник, зажигающий будни, ответ на любовь. Чудо — победа сверхалгебры, сверхгеометрии над алгеброй и геометрией школы. Вхождение чудесного в будни наши не говорит о том, что законы буден ложны. Они лишь — не единственны. […] и, главное чудо, наименее приемлемое — мгновенная отмена нашего маленького закона: воскресение по смерти. Это, конечно, величайшая буря любви, врывающаяся оттуда , на призыв любовный, что идет отсюда.

Конечно, Сергий был достаточно серьезен и внимателен, чтобы заметить, что труженичество братии его монастыря приносит богатые плоды, что эти плоды могут быть еще богаче и что в этом деле многое зависит от него. И это многое определялось и тем, что множьство много стицахуся к нему отовсюду отнюдь не только из любопытства, а в поисках чего–то важного, более того, главного для них. Да и немало было таких пришедших из любопытства, у которых оно после встречи с Сергием вытеснялось тем, что становилось главным содержанием жизни, ее целью. Кажется, что он чувствовал вызов времени — выход в широкое пространство большого времени, в котором только и возможны великие деяния. Но подготавливаться к ним нужно было заранее, не опережая время, но и не отставая от него. Сергий, похоже, обладал этим чувством момента, той точки в силовом поле эпохи, где находится ее главный, все другое определяющий нерв. В этом смысле Сергий Радонежский был и человеком истории, более чем кто–либо другой из русских святых укорененным в ней. Но пока знака к новому началу не было.

А тем временем Сергий молился, заботился о братии и монастыре, трудился. Таким был и тот день. Поздно вечером преподобный бодрствовал и молился за братию, прося Бога помочь им в трудностях жизни и в их подвижничестве. Среди молитвы он услышал чей–то голос, произнесший его имя, — «Сергий!».

Он удивился неожиданному для этого времени призыву и, сотворив молитву, открыл в келье окошко, чтобы увидеть того, кто его позвал. Его ожидало еще более неожиданное:

И абие зрит видение чюдно: свет бо велий явися с небесе, яко всей нощней тме отгнанней быти; и топицемъ светом нощь она просвещена бе, яко дневный свет превъсходити светлостию .

И в другой раз услышал он тот же голос:

« Сергие! Молишися о своих чадехъ, и Господь моление твое приять. Смотри же опасно и виждь множьство инокьвъ имя Святыа и живоначалныя Троица съшедшихся въ твою паству, тобою наставляеми ».

Сергий взглянул и увидел множество очень красивых птиц, слетевшихся в монастырь и его окрестности. И услышал в третий раз этот же голос:

« Им же образомь виделъ еси птица сиа, тако умножитсястадо ученикъ твоих и по тебе не оскудеют, аще вьсхотят стопам твоим последовати ».

Это «неизреченное видение» вызвало удивление Сергия. Чтобы иметь свидетеля этого видения, он позвал уже упоминавшегося Симона, благо что он находился неподалеку. Симон в свою очередь был удивлен неожиданному зову Сергия и поспешил к нему. Но убо всего видениа не способися, но часть некую света оного узре и зело удивися . Преподобный рассказал ему все по порядку из виденного и слышанного, и бяху убо вкупе радующеся, душею трепещуще от неизреченного видения .