Владимир Топоров - Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Возвратившись же к преждесказанному, Епифаний подхватывает тему «умножения»: […] число ученикъ множашеся. И елико бе их множае, толико скровище благых подавааше потребнаа; и елика въ обители приносимаа умножаахуся, толма пачестраннолюбнаа възърастааху , после чего переходит к новой по сути дела теме — соединению собственно монастырских задач и функций — «в палестинском духе» — с благотворительностью, «каритативным» служением миру, что «дает чисто русскоепонимание иноческого служения» (Федотов 1990, 147). Для Сергия благотворительная сторона деятельности монастыря была очень важной, а ему самому лично особенно близкой.

Николиже блаженный оставляше благотворениа, и служащим въ обители заповеда нищих и странных доволно упокоевати и подавати требующим, глаголя: «Аще сию мою заповедь съхраните без роптаниа, мзду от Господа приимете; и по отхождении моем от житиа сего обитель моя сиа зело распространитсяи въ многылета неразрушима постоит благодатию Христовою». И тако бе рука его простерта къ требующим, яко река многоводна и тиха струями. И аще кому приключашеся в зимнаа времена она мразу зелному належащу, или пакы снегу зелным ветром дыхающу, иже не могуще и вне келиа изыти, елико время пребывающим ту таковыя ради нужа, вся потребнаа от обители приимаху. Страннии же и нищии, и от нихъ в болезни сущии, на многы дни препочиваху в доволномь упокоении и пищи, еа же кто требовааху, неоскудно по заповеди святаго старца; и доныне симь тако бывающимь. Поне же пути от многъ странъ належащу, и того ради княземь, и воеводам, и воинству бесчисленному — еси приимаху подобающую доволную честную потребу , яко от источникь неисчерпаемых, и в путь грядуще, потребную пищу и питие доволно приимаху. И сиа служащеи въ обители святого с радостию всем подающе изъобилно. И тако познавающе явленне иде же потребнаа пребывает въ храмех, брашьна и питиа, инде же хлебы и варениа, сиа вся преумножахусяблагодатию Христовою и чюднаго его угодника святого Сергиа .

Если благотворительная деятельность монастыря действительно была столь широка и многообразна, что могла удовлетворять тех многих, кто приходил в монастырь, нуждаясь в помощи, то из этого следует, что ко времени введения общежительности не только уже не было прежней скудости, когда монахам нередко приходилось голодать, но, напротив, было изобилие. И этим изобилием монастырь был обязан Сергию — его практичности, трезвости, распорядительности, способности наладить жизнь монастыря, т. е. непосредственно его деятельности, но и той молве–славе, которая разрасталась вокруг него, образуя харизму. Именно это объясняет то усердие верующего люда к преподобному, которое выражалось в многочисленных вкладах, приношениях, пожертвованиях в монастырь — от жителей окрестных селений с их скромными возможностями до (об этом Епифаний умалчивает, хотя это очевидно) многочисленных почитателей Сергия среди московских бояр и купечества с их богатством и щедростью. Едва ли можно сомневаться, что обычаи благотворительности и странноприимства [325]были вынесены Сергием из своего детства, из отчего дома, из жизни в миру, и он был, видимо, доволен тем, что теперь эта благотворительная деятельность, невозможная при особножитии, могла быть возобновлена и продолжена в гораздо более широком объеме.

Введение общежития и благотворительная деятельность требовали многих работ — строились новые трапезная, хлебопекарня, кладовые, амбары, круг хозяйственных обязанностей расширялся. Усиленно трудился и сам Сергий, исполняя и вполне конкретную работу и руководя всей хозяйственной деятельностью монастыря, распределяя обязанности и ответственность между монахами. Одной из ключевых фигур в монастыре, первым помощником Сергия, стал келарь (должность, учрежденная в монастырской практике на Руси еще Феодосием Печерским, пример которого всегда был перед Сергием, существенно ориентировавшимся на опыт своего предшественника). Келарь был ответствен за казну, за хозяйство, за благочиние, за судебные дела, а когда появились у монастыря вотчины, то и за них. Игумен Никон начинал с обязанностей келаря и был на этом месте одним из первых в Троице. В духовных делах ближайшими помощниками Сергия были духовник, исповедовавший братию (одним из первых здесь был основатель монастыря под Звенигородом Савва Сторожевский, а позже духовником был и составитель «Жития» Сергия Епифаний) и экклесиарх, наблюдавший, за исполнением устава (вначале более простого Студийского, а позже более торжественного Иерусалимского) [326]и порядком в церкви; экклесиарху в разных отношениях помогали параэкклесиарх, отвечавший за чистоту церкви, и канонарх, который вел «клиросное послушание» и хранил богослужебные книги. Сам порядок жизни монахов оставался тот же, что и раньше, — молитва и работа. И в том и в другом примером продолжал быть Сергий.

При Сергии же в монастыре появились первые иконописцы (среди них был и племянник преподобного Феодор) [327]и «списатели», переписчики книг. «Списание книжное» — одна из славных страниц в истории Троицы, в распространении христианского знания и христианской веры, в развитии русской письменности и книжной культуры. Ризница монастыря хранила «списанные» и переплетенные еще при жизни Сергия и в ближайшие после его смерти годы рукописи [328], представляющие собой и высокую художественную ценность, как, например, Псалтырь, «списанную» при игумене Никоне. И эти рукописные книги не просто хранились, но и читались, как это и предписывалось древними законоположениями (ср. Голубинский 1904, I, втор. полов.), наряду с рукоделием и молитвой, когда монах находился в своей келье. При ежевечерних обходах келий Сергий заглядывал в окна и, видя, что монах находится за одним из этих занятий, воздавал за него благодарение Богу. Когда же Сергий видел, что в келье собрались двое–трое монахов, проводящих время за праздной беседой, он стуком в дверь или в окно давал знать, что он видел их за неподобающим занятием. На другой день он призывал к себе провинившихся и «своими кроткими обличениями, причем со всякою пощадоюотносился лично к самим обличаемым, он старался доводить их до сознания предосудительности их поведения и до раскаяния в нем» (Голубинский 1892, 25). Грозным обличителем Сергий быть не мог, но и кроткие обличения давались ему нелегко, и, кажется, он сам, в отличие от Феодосия Печерского, несколько смущался этой своей ролью, хотя и умел преодолевать свое смущение и даже нежелание и в более сложных случаях, когда общее дело этого требовало. Существует мнение, что чтение святых книг в монастыре было одним из условий, необходимых для тех, кто собирается присоединиться к монастырской братии. Понятно, что Сергий не мог не заботиться о приобретении и изготовлении книг, о пополнении монастырского книгохранилища, о хороших «списателях», которых он ценил особо [329].