Владимир Топоров - Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Князь с вельможами поспешил в город. Он скорбел о такой потере и знал ей цену. Тело Петра положили на одр и понесли к церкви ( яко обычай есть мерьтвымь творити ). Но был и неприятный эпизод. Некий человек, неверие имея к святому прежде , появился на погребении среди многочисленного народа, въ помысле своемъ понашая его: «Почто самый князь и колико народа приходять и последуютъ единому человеку мрътву и толико честь длють ему? » И только он подумал это в сердце своем, как увидел святого сидящим на одре и благословляющим народ, пока его тело не было принесено к гробнице [455]. Тем, кто приходил к гробнице с верой, являлись и другие чудеса. Также некоторое время спустя некий юноша с расслабленными руками, но полный веры (с теплою верою притече, с слезами моляся ) получил исцеление. Были и другие чудеса: человек со скрюченными членами вылечился, слепой прозрел. Посмертные чудеса Петра были по инициативе Ивана Даниловича записаны, и ростовский епископ Прохор огласил эту запись на Владимирском соборе 1327 года. Канонизация (очень скорая: князь Иван со своей стороны торопился уплотнить «московский» миф, понимая при этом, что Петр — главный его персонаж) произошла не только на Руси, но и в Константинополе (в 1339 году). Петр стал и первым московским епископом и первым московским святым. При Киприане, который много сделал для прославления Петра, святой воспринимался уже и как небесный покровитель Москвы и как охранитель от набегов «поганых» [456].

В заключении «Жития» Петра в киприановой редакции, после указания на «труды и поты», которыми святой измлада Богу угоди и за это был Богом прославлен, следуют слова высокого значения, хотя, учитывая, что их нет ни в краткой редакции Прохора, ни в соответствующем фрагменте «Степенной книги», могут возникнуть подозрения, что Киприан в этом месте «передает» Петру то, что характеризует эпоху Сергия и самого Киприана, их паламитский опыт:

Се тебе от нас слово похвално, елико по силе нашей грубой, изрядный в святителех, о них же потекл еси, яко безътруден апостол, о стаде порученомь ти, словесных овцах Христовых, их же своею кровию искупи конечным милосердиемь и благостию. И ты убо сице веру съблюде, по великому апостолу, и течение сверши, яснейше наслажаешися невечерняго и Троичного света […] Нас же, молим тя, назирай и управляй свыше. Веси бо, колику тяжесть имат житие се. В томь бо и ты некогда трудился еси. Но убо понеже тебе предстателя Русьскаа земля стяжа, славный же град Москва честныа твоя мощи, яко же некое съкровище, честно съблюдает, и, яко же тебе живу, на всякый день православни и светлии наши князи съ теплою верою покланяются и благословение приемлють с всеми православными, въздающе хвалу живоначалней Троици, ею же буди всемь нам получити о самом Христосе, о Господи нашемь, ему же подобаеть слава, честь и дръжава с безначалнымь Отцомь, все святым и благым и животворящиимь Духом ныне и въ бесконечныя векы, аминь .

К фигуре Алексия приходилось не раз обращаться выше в связи с его тесными отношениями с Сергием Радонежским. Несомненно, Алексий наиболее выдающаяся в XIV веке фигура среди духовных лиц на митрополичьем уровне, а из всех митрополитов того же века он в наибольшей степени был и политиком. Через него и Сергий был вовлечен в акцию в Нижнем Новгороде, которая была ему едва ли по душе. Алексий был автором двух Поучений, Послания, или Грамоты на Червленый Яр, Духовной грамоты. С именем Алексия нередко связывают перевод Нового Завета (Чудовский список). Предполагают, что он был одним из писцов этого списка. См.: Грамота митр. Алекс. 1842, 3–4; Поуч. Алекс. митр. 1847, 30–39; Невоструев 1861, 449–467; РИБ 1880, т. 6, стб. 167–172; Леонид 1882, 4; Холмогоровы В. и Г. 1886, 30; Новый Завет 1892; Слов. книжн. Др. Руси 1988, 33 (Прохоров). Во всяком случае Алексий был одним из наиболее образованных людей своего времени.

Алексий прожил долгую жизнь (ок. 1293–1378). Хотя сам он родился в Москве, отец его Феодор Бяконт и мать Мария были выходцами из Чернигова, часто подвергавшегося «варварским нахождениям». Симеоновская летопись называет отца Алексия боярином литовским. Слов. книжн. Др. Руси 1988, 25 объясняет — «вследствие того, очевидно, что Чернигов, входивший тогда в Брянское княжество, с 1356 года принадлежал Литве». Но есть и более веское объяснение «литовскости» отца Алексия Феодора Бяконта [457]. Стоит, пожалуй, особо отметить, что уроженец Москвы Алексий в родовом контексте, как и митрополит Петр, был выходцем с юга. Обрусение рода Бяконтов, начавшееся существенно раньше, происходило скоро. У Алексия было четыре брата, от которых пошло несколько известных боярских фамилий. Среди них есть и лица, которые остались в русской истории. Так, племянник Алексия Даниил Феофанович был одним из старейших бояр у великого князя Димитрия Ивановича и занимался внешней политикой Москвы; между прочим, он был московским послом в Орде (умерев в 1393 г., он был похоронен в Чудовском монастыре рядом с Алексием, своим дядей, см. ПСРЛ 1949, т. 25, 220: Летоп. свод Моск.).

Перебравшись в Москву, Феодор Бяконт, видимо, нашел свое место в высоком круге московского околокняжеского общества. Без такого предположения трудно было бы объяснить участие при крещении Алексия в качестве восприемника тогда еще юного князя Ивана Даниловича, что, несомненно, было знаком высокой чести.

Жизненная канва Алексия богата событиями разного рода, трудами во благо Церкви, помощью, оказываемой нескольким князьям Московским в строительстве Московского государства. Нельзя забывать, что положение Алексия при княжеском дворе было особое. Так, по завещанию князя Ивана Ивановича Алексий был назначен регентом при восьмилетием сыне покойного Димитрии (впоследствии — Донском). Практически это означало, что Алексий стал главой государства и его действия как митрополита слились с политикой московских князей. Очевидно, что в этом расширившемся круге деятельности Алексия не все заслуживает одобрения и не все канонизуемо. Но едва ли можно сомневаться в том, что общая оценка его деятельности — бесспорно положительная и при этом очень высокая. Пользуясь современной фразеологией, можно было бы сказать, что среди духовных лиц XIV века именно он стал «человеком века». Особо следует отметить образованность Алексия, получившего в детстве хорошее образование, его любовь к чтению, поощряющую духовное просвещение деятельность. Алексий представлял собой редкий тип человека широких умственных горизонтов, деятельного, инициативного, открытого новому, непредвзятого.

Первые знаки своей предназначенности Алексию были даны еще в детстве, и он их правильно понял и усвоил себе. Изменилось само его поведение, как бы в предвидении великой цели. Кажется, именно тогда же книга стала его постоянной спутницей. С 15 лет Алексий возмечтал о монашестве, но он, видимо, воздерживался от немедленного осуществления этого желания, готовясь к предстоящему подвигу. Прошло еще пять лет, прежде чем желание осуществилось: он стал монахом в московском Богоявленском монастыре. В монастырском хоре он пел, стоя на клиросе рядом со старшим братом Сергия Радонежского Стефаном, пострижеником того же монастыря. Скорее всего именно от Стефана узнал Алексий о Сергии. Во всяком случае в то время никто не мог бы сообщить Алексию о Сергии больше, чем Стефан. В монастыре Алексий продолжает свое книжное образование, и оно было успешным — и всякое писание Ветхое и Новое извыче , по сообщению источника. В монастыре Алексий провел два десятилетия до тех пор, пока его крестный отец великий князь Иван Данилович и тогдашний митрополит Феогност не определили ему новую сферу деятельности: он был привлечен к управлению русской Церковью и из Богоявленского монастыря переселился в митрополичью резиденцию. После смерти Ивана Даниловича (1340 г.), в самом начале правления его сына Симеона Ивановича, Алексий стал митрополичьим наместником во Владимире и практически тем самым был намечен в наследники митрополита Феогноста. Более 12 лет он оставался митрополичьим наместником.