Владимир Топоров - Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Стоит указать, что в этом яко–т ексте есть своя логика — восхождения от космического через «земное», природное, освоенное природное, «культурное» (город, стена, корабль) к обретенному человеком небу — небесный человек [484].

Кончина Сергия дает повод снова вернуться к перечислению его добродетелей — правда, целомудрие, смирение, чистота, святость. 55 лет был он иноком съ всяким прилежаниемь и въздръжанием, не леностию тогда съдрьжимь, но с бодростию и съ мноземъ трезвениемъ, и всех инокь предуспе в роде нашемь труды своими и трпениемь, и многых превзыде добродетелми и исправлении своими . Наше иночество, — говорит Епифаний, — ничто по сравнению с его; наша молитва « яко стень есть ». И, мастер, умеющий иметь дело с огромностями, но сознающий недоступность ему сергиевой глубины, скажет: И колико растоание имать востокъ от запада, сице нам неудобь есть постигнутижитиа блаженного и праведного мужа .

На смертном одре, как сообщает Епифаний, отступая здесь от панегиризма, Сергий отдает последние наставления ученикам. Тело свое положить в церкви он им не позволил и просил похоронить его скромно вне церкви вместе с другими монахами, уже там находящимися. Но Киприан, бывший тогда митрополитом и, как известно, высоко ценивший и глубоко уважавший Сергия, в сознании масштаба личности покойного распорядился похоронить его именно в церкви, на правей стране, еже и бысть . Эта церковь — детище Сергия, его руками возведенная и его верой задуманная.

Ее он сам създа, и въздвиже, и устрой, и съвръши, и украси ювсякою подобною красотою, и наречесиа быти въ имя Святыа, и Живоначалныа, и неразделимыя, и единосущныа Троица; въ честнемьего монастыри, и пресловущейлавре, и велицеограде, и въ славнейобители ,

где он собрал братию, где спасенное стадо пас он в доброте сердца своего и наставлял разуму, где и сам принял иноческий образ, где творил бесчисленные подвиги, где возносил непрестанные [485]молитвы, где он в повседневном и ночном пении славил Бога, где он, наконец, многолетное и многострадалное течение свое препроводи и укрепи, не исходя от места своего въ иныя пределы, разве нужда некыя . Эта длинная цепочка где ( иде же ) — как бы передышка перед какими–то более важными и глубоко личными словами, подготовка к ним. В них — не только о Сергии, но и о себе и опять–таки в контексте достоинства одного и недостойности другого, себя самого:

Не взыска Царьствующаго града, ни Святыа горы или Иерусалима [486] , яко же азъ, окаанный и лишенный разума. Увы, люте мне, и преплаваа суду и овуду, и от места на место преходя; но не хождааше тако преподобный, но в млъчаниии добре седяше и себе внимаше: ни по многым местомь, ни по далним странам хождааше, но во едином месте живяше и Бога въспевааше. Не искаше бо суетных и стропотных вещий, иже не требе ему бысть, но паче всего взыска единаго истиннаго Бога, иже чим есть душа спасти, еже и бысть .

Теперь, когда собственная «недостойность» Епифания не только пережита, но и выражена словесно, он, кажется, находит в себе душевные силы еще раз, последний, вернуться к последним часам жизни преподобного, вспомнив все по порядку, но на том высоком уровне, который только и приличествует данному случаю (о том, что душа Епифания оттаяла и несколько успокоилась, свидетельствует его новое обращение к риторике и ее приемам; на этот раз перед нами длинная цепочка деепричастий, переходящая в короткую цепочку форм verbum finitum, и, наконец, девятикратное повторение рамки из… в… , заключающей в себя слова высокой религиозной значимости):

Поболевъубо старець неколико время, и тако преставися къ Господу, къ вечным обителем, изсушивътело свое постом и молитвами, истончивъплоть и умертвивъуды сущаа на земли, страсти телесныя покоривъдухови, победивъвреды душевныа, поправъсласти житейскиа, отвръгъземныа попечениа, одолевъстрастным стремлениемь, презревъмирьскую красоту, злато, и сребро, и прочаа имениа прелестнаа света сего яко худаа въменивъипрезре. И легьце преплувъмногомутное житейское море, и без вреда препроводидушевный корабль, исполнь богатства духовного, беспакостно доидевъ тихое пристанище, и достиже, и криломадуховныма въскрилисяна высоту разумную, и венцем бестрастиа украсися, престависякъ Господу и прииде отсмерти вживот, оттруда въпокой, отпечали върадость, отподвига въутешение, отскръби въвеселие, отсуетнаго житиа въвечную жизнь, отмаловременнаго века въвекы бесконечныа, оттля вънетление, отсилы въсилу, и отславы въславу. И вси пришедшеи ту и обретшеися плакахусяего ради .

Многиечасы продолжался этот плач, со многимислезами умиленно прощались с покойным, ходили сетуя, вздыхали и рыдали, умиленно говорили о Сергии. Он ушел к Господу, где получит великую мзду и воздаяние за его дела, а оставшиеся из тех, кто знал его, стали сиротами.

Тем ныне и мы по нем жадаемь и плачемся, яко остахомъ его и обнищахом зело, яко осирехом и умалихомся, яко смирихомся и уничижихомся, яко оскръбихомся и убожихомся…

с постепенным переходом к и –«соединительному» фрагменту:

Мнози же убо елици к нему веру илюбовь имуше не токмо в животе, но ипо смерти къ гробу его присно приходяще, исъ страхомь притекающе, иверою приступающе, илюбовию припадающе, исъ умилениемь приничюще, ируками объемълюще святолепно иблагоговейно, осязающе очима, иглавами своими прикасающеся, илюбезно целующе раку мощей его, иустнами чистами лобызающе, иверою теплою игоряшемь желаниемь имногою любовию беседующе к нему, акы живу, по истине ипо успении живому, исъ слезами глаголюще к нему .

«Похвальное слово» завершается «Молитвой», которая, собственно, как и в других подобных случаях, находится вне его и представляет собой особый ритуал, коим ни «Житие», ни даже — в определенном смысле — «Похвальное слово» не являются.

Поэтика молитвы несколько отлична. Просьба, мольба, заклинание определяют пристрастие к формам императива и обращениям к Сергию в звательной форме:

О святче Божий, угодниче Спасовъ! О преподобниче и избранниче Христовъ! О священная главо, преблаженный авва Сергие великий! Не забудинас, нищих своих […], но поминайнас всегда […] Помянистадо свое […] и не забудиприсещати чад своих. Молиза ны, отче священный […] и не премолчи, въпиа за ны къ Господу, не презринас […] Помянинас […] Не престаймоляся о нас къ Христу Богу […] и т. д.