Василий Никифоров-Волгин - Заутреня святителей

« — Я к вам по важному делу, владыка… Церковь мою постигло некое попущение! На днях, волею законных властей, у меня было произведено изъятие священных сосудов на нужды нашей многострадальной родины. Что ж, я с радостью. Деньги России нужны, а у нас в церквах да монастырях драгоценности понапрасну гуляют…

— Гуляют, говорите? — с горькой улыбкой спросил владыка. — Что же дальше, отец Павел?

— А дальше, владыка, вот что: сосуды-то у меня взяли, а других не дали. Вот я и пришёл к вашей милости. Не дадите ли вы мне сосуды из вашей домовой церкви? Вы, властию вам данной, можете и без них обойтись!

— Каким это образом? Я часто служу Литургию.

— Пустое дело, владыко. Правила апостольские и канонические теперь устарели и необходимо считаться с временем!.. Вы епископ? Да. Обладаете благодатью Святого Духа? Обладаете. Так что же вам стоит сей стакан превратить в Чашу Господню, а сие блюдечко в дискос? Очень просто! А главное, этой перемены никто у вас не увидит. А у меня, владыка, народ… со стаканом-то мне выходить на амвон зело непристойно!»

И даже не понял перекрасившийся священнослужитель, за что «старомодный» епископ отказал ему в благословении и указал на дверь.

Трагический объезд епархии — на простых крестьянских санях, одетым в баранью шубу, тёплую шапку с наушниками и валенки. Молебен в амбаре: церковь отобрали под «народный дом». За недостатком места богомольцы «стояли под открытым небом и все навзрыд плакали». В другом селе пьяные парни сожгли церковь, а поэтому краткий молебен служили на развалинах, и почти все стояли на снегу на коленях и горько выкрикивали слова молитв: «Господи, спаси! Господи, помилуй!»

«Во время служения в лесу раздалось несколько ружейных залпов.

Пронёсся испуганный шёпот:

— Расстреливают…»

В третье село епископ уже не поехал: «На днях убили там священника, а церковь превратили в кооператив».

— Да, — скажет читатель, — действительно, тьма кромешная, плач и скрежет зубовный. Но вы говорите о «луче»? Где же он, где вы видите этот утешительный луч спасительного упования?

— А вот, погодите.

«По дороге к селу Званову среди поля повстречали старика в рясе и с котомкою за плечами… оказавшегося священником Василием Нильским.

— Откуда и куда, батюшка? — спросил Палладий, благословляя отца Василия.

— Скитаюсь, владыка. Из села Орехова меня выгнали. Церковь мою запечатали. Хожу я из деревни в деревню с Христом попутчиком, да с алтарём Его за спиною…

— Как так с алтарём?

— В котомке у меня антиминс, Чаша деревянная, епитрахиль да служебные книги. Приду в какую-нибудь деревню, разложу в избе или в летнее время в лесу свой антиминс и начну совершать Святые Христовы Тайны».

«Много тяжелых впечатлений вынес владыка из своих скитаний по приходам. Много слёз, горя и ужасов впитала душа его… И замутнился бы разум его от отчаяния, если бы мысль епископа не останавливалась бы в раздумье над огоньками свечей в тёмных амбарах и сараях, превращённых в церковь, на богомольцах, стоящих на снегу, на коленях, и в особенности на том священнике с алтарём за плечами, шагавшем по крестьянским дорогам… с деревянной Чашей Христовой…»

Что могут встретить эти попики-странники «с алтарём Христовым за плечами» на своём страдном пути в недра толщи народной? Всего хватит: и насмешек, и поругания, и биты будут, и в тюрьмы ввержены, а возможно, удостоятся и мученическую кончину приять. Но зато и ждёт их великая мзда, не только посмертная, на небесах, но и попутно здесь на земле: встречать русских людей, покаянно пробуждающихся от бесовского кошмара. Видеть, узнавать, чувствовать, как в усталости от напускного безбожия, со всеми истекающими из него искажениями нравов, просыпается и множится в русском народе тоска по Богу.

Книга озаглавлена «Землёю Именинницею», по одному из прелестных рассказов о переживаниях автором в детстве церковно-праздничных дней (серия, однородная с «Праздниками» И. С. Шмелёва). Но истинно определяющим содержание книги заглавием было бы, по-моему, именно вот это: «Тоска по Богу».

Много истосковавшихся по Богу новых людей показывает нам г. Никифоров-Волгин, и жуткие это, трагические люди. За каждым в недавнем прошлом остались чудовищные дела кощунства, святотатства, человекоубийства, насилия и надругательства над ближними. Каждый словно вопль из покаянного канона.

«Руце всякими осквернила еси злодеяниями, душе моя: и како тех воздеваеши на высоту беседующе Богу? нозе непотребны сотворила еси, на дела ходящи студная»…

И вдруг, в привычку равнодушного и даже весёлого греха, преступлений, злодеяний — гром, тот спасительный гром «русского Бога», который в старину сделал великого грешника Власа покаянным сборщиком на построение храма Божьего и лютого атамана-разбойника Кудеяра похоронил подвижником-схимником у стен Преображенского собора в студёной Соловецкой обители.

Теперь Власы и Кудеяры перестали быть единицами в народе. Их даже не десятки, не сотни, а многие тысячи. Коммунистический антихрист заманивает их в своё воинство неограниченным кредитом на все плотские соблазны и похоти: Бога нет, души нет, всё дозволено! В страшных и отвратительных делах признаются они, Власы и Кудеяры современности. Но не хочет Бог погибели грешников. Для каждого из них готовит мгновение спасительного грома, который внезапно парализует лукавого беса, допущенного ими хозяйствовать в их душах, и, возвращая человека к волевому самочувствию, самосознанию и самоотчету, даёт ему «плач благ и покаяния вины, и разум спасения».

Чудно и страшно действие этого грома, а бьёт он, подкравшись тихо, невзначай: поражённый им грешник и сам не сразу понимает, что такое с ним вдруг сделалось.

«— Хотите расскажу, как я мощи преподобного из гробницы выбросил? — со смехом спросил Фёдор («Юродивый»).

— Зачем же ты смеёшься? — угрюмо заметили ему.

— Это я так. Я, братишки, не смеюсь. Смех этот, братишки, у меня вроде болезни. Итак, слушайте… После этого дела пошли мы в трактир… Сколько я пил в трактире — не помню. Чем больше пью, тем на душе страшнее…»

Чудится Фёдору выкинутый из раки угодник. И — смерть в опустошённой душе, а на лице и в голосе — проклятие непроизвольное — смех, от которого содрогаются слушатели, полупьяные мужики:

«— Да не смейся же ты… нехорошо ты смеёшься!

— Да не смеюсь я, — с отчаянием отрицает Фёдор, — говорю же вам: вроде болезни это у меня…

— Волк ты! — угрюмо грозит ему один из мужиков.

— Это правда, что я волк, — соглашается Фёдор. — Только сердце моё жалостное».

И признаётся казнимый непроизвольным бесовским смехом неврастеник, что он не в состоянии без слёз слушать панихиду… А мощи выбрасывал из гробниц!