Василий Никифоров-Волгин - Заутреня святителей

«Зачем ты это сделал? — строго спрашивает верующая старуха, — матушка, что ли, тебя не благословила или твой Ангел Хранитель от тебя отступил?»

Затем, что есть в человеке пропасть, бездонности которой он в удалом дерзновении сам не понимает, покуда не закачается на самом краю её, в неопровержимо чувствуемой опасности, что ещё один дерзновенный шаг — и ухнул ты вниз непоправимо и безвозвратно. Вот это-то последнее преступление, способности на которое сам преступник в себе испугался, и сверкает ему в глаза тою «просветительною молнией» среди «тьмы несветимыя», что прекращает в человеке охоту быть «бесам обрадование» и озаряет ужасное отдаление его от утраченного и забытого Бога.

Герои г. Никифорова-Волгина — это именно люди, которых мать «не благословила или Ангел Хранитель от них отступился». И — «погрузи их в глубине прегрешений, иже праведных враг», «прельсти внушением греховным враг-льстец, и от Тебя, Блаже, далече удали»… Сами мы эмигранты и беженцы и всякого рода эмигрантов и беженцев знаем весьма разнообразно. Но г. Никифоров-Волгин добавил в эту пестроту ещё один тип: красноармейца-покаянца, который тайно, с риском для жизни, перебирается через эстонскую границу с единственною целью — исповедаться в своих тяжких грехах в Печёрском монастыре, на месте, где великий человекоубийца Иван Грозный отрубил голову святому игумену Корнилию, а потом покаянно рыдал над его телом.

Нелёгкая это задача для души, от Бога отвратившейся и удалившейся, обратно приблизиться к Нему. Тяжкая, свирепая борьба врывается в совесть лютым когтистым зверем; бес, хотя уже поражённый громом, упорствует не выпустить из своих зубов доставшуюся ему было «снедь». Ну, и:

как поёт о Кудеяре полюбившаяся народу некрасовская баллада «Было двенадцать разбойников»…

И вот навстречу-то таким мятущимся Кудеярам, Власам, Иванам Грозным нашего века; Фёдору, Игнату Муромцеву, который из Чаш Господних водку пил и иконы на мушку брал («Земной поклон»); красноармейцу, грязными солдатскими сапожищами топтавшему Лик Богоматери, а потом в усердии «загладить своё окаянство» изнуряющему тело своё ношением железных вериг («Вериги»), — всем им, этим «неуспокоенным», «взвьюженным» совестью людям, злодеям-мученикам навстречу «идёт отец Василий с деревянной Чашей. И вокруг него ночь, и падает снег, а он идёт, идёт…»

И смотрят встречные мужики-ездоки, лихие пьяницы на благого странника «затаёнными древнерусскими (как хорошо!) глазами»:

«— Никитушка, куда плетёшься, Богова душа?..

— Господь туда зовёт… — зябко прошептал юродивый, указывая в степную, взвьюженную даль.

— Замёрзнешь ты в степи! Ишь, снег-то пошёл какой неуёмный!

— Это не снег, а цветики беленькие, — строго ответил Никитушка. — Господни цветики!.. Весна в небесах… Яблоньки райские осыпаются…

— Никитушка! Нехорошо в степи быть одному. Садись к нам в сани. Поедем в гости, а?

Никитушка замахал руками.

— Не замайте меня, ибо на мне рука Господня».

И — «самый пьяный и лихой» из мужиков валится в ноги юродивому: «Благослови меня, недостойного! Ты святой!»

Души, Бога утратившие и по Богу тоскующие, жаждут и ищут встреч с душами, Бога сохранившими и способными поделиться Богом с неимущими Его.

Кудеяры, зарывшие под ракитою свои окровавленные ножи, ходят странниками по русским дорогам, в чаянии Христова утешения и чутьём, на взгляд, узнают их отцы Васильи с деревянной Чашей и другие странники, Христовым утешением владеющие: «Грядёт Божий человек… Взор тихий, а душа беспокойная».

И такой-то обновляющийся «Божий человек», отставной Кудеяр, Игнат Муромцев, встретив в артели богомольцев припадочного мальчика Антошу, — припадочного оттого, что Муромцев на глазах мальчика расстрелял его отца и мать, — «взял Муромцев его на руки, и опять пошли мерным русским шагом, краем Волхова, под синими холодными мерцаниями, к дальнему монастырю»…

«И долго смотрел иеромонах вслед красноармейцу в веригах и думал о таинственных жутких путях русской души, о величайших падениях ее и величайших восстаниях, — России разбойной и России веригоносной».

Долго думает о том же и читатель, расставаясь с прекрасною книгою В. Никифорова-Волгина — возвышенною поэмою русской тоски по Богу и упования к Нему возвращения.

Александр Амфитеатров

Газета «Возрождение».

Париж. 1938, 14 янв.

Впервые: газета «Меч».

Варшава. 1937, 25 дек.

ЗЕМЛЯ ИМЕНИННИЦА. Таллин, Русская книга, 1937. 184 с.

Репринт — Н.-Й., 1960.

Содерж.: — Великий Пост. — Преждеосвященная. — Исповедь. — Причащение. — Двенадцать Евангелий. — Плащаница. — Канун Пасхи. — Светлая Заутреня. — Земля Именинница. — Серебряная метель. — Молнии слов светозарных. — Сумерки. — Архиерей. — Странники. — Древняя книга. — Икона. — Оскудение. — Лесник Гордей. — Юродивый. — Под колоколами. — Чаша. — Земной поклон. — Мати-пустыня. — Тревога. — Вериги. — Ветер. — Чёрный пожар. — Голод. — Максим Каменев. — Падающие звёзды. — На рубеже. — Шелуха от семечек.

ДОРОЖНЫЙ ПОСОХ. Таллин, Русская книга, 1938. 190 с.

Репринт — Н.-Й., 1971.

Содерж.: Дорожный Посох [Повесть]. — Из воспоминаний детства: Крещение. — Кануны Великого Поста. — «Торжество Православия». — Великая Суббота. — Иванушка. — Радуница. — Отдание Пасхи. — Яблоки. — Певчий. — Святое Святых. — Тайнодействие. — Юродивый Глебушка. — Московский миллионщик. [Рассказы:] Любовь — книга Божья. — Весенний хлеб. — Древний свет. — Алтарь затворённый. — Свеча. — Солнце играет. — Молитва. — Гробница. — Вериги Толстого. — Пушкин и Митрополит Филарет.

ДОРОЖНЫЙ ПОСОХ [Повесть] . Джорданвилль, Н.-Й., 1957. 28 с.

Переиздание — М., Воскресение, 1990. 64 с.

ДОРОЖНЫЙ ПОСОХ. М., фирма Т-око, 1991. 120 с.

Содерж.: Из книги «Земля Именинница»: Крещение. — Кануны Великого Поста. — «Торжество Православия». — Великая Суббота. – Радуница. — Отдание Пасхи. — Певчий. — Святое Святых. — Тайнодействие. — Весенний хлеб. — Древний свет. — Солнце играет. — Молитва. Дорожный Посох [Повесть].