Сергей Зарин - Аскетизм по православно-христианскому учению. Книга вторая: Опыт систематического раскрытия вопроса

В этом отношении ветхозаветный «закон» и «евангелие» являются двумя совершенно различными средствами или путями спасения, причем и отношение их, в частности, к идее «награды», «воздаяния» диаметрально противоположно. «Закон» оправдывал исключительно на основании дел, «евангелие» оправдывает по вере – благодатью. Отсюда первый покоится на идее награды, юридического возмездия, второй же основывается всецело на идее беспредельной Божией милости, дара Божией отеческой любви.

Следовательно, принцип юридического мздовоздаяния до непримиримости противоположен православному учению об оправдании христианина благодатью, по милости Божией, а не по долгу, не за дела. Христианское спасение есть именно дар Божий , какие бы усилия ни употреблял сам человек для его приобретения и, таким образом, он уже ни в коем случае не есть награда в смысле именно юридической «мзды» (μισθός) [844].

Однако не стоит ли такой категорический вывод в решительном противоречии с тем несомненным обстоятельством, что понятия «награды» (μισθός – слав. «мзда») и «воздаяния» находят себе место все же и в христианском мiровоззрении. В самом деле, и в св. Писании и у Отцов церкви встречаются – и нередко – выражения, которые на первый взгляд, при буквальном их понимании, взятые притом вне контекста речи, рассматриваемые вне связи с целым мiровоззрением известного священного писателя, независимо от цельного христианского учения, по–видимому, действительно могут внушать мысль о том, что, по христианскому учению, загробное блаженство и загробные мучения являются мздовоздаянием в подлинном и настоящем смысле этого слова, так что именно дела – добрые или злые – угодные Богу или обратно, служат как бы юридическим основанием для присуждения праведникам вечного блаженства, как чего–то внешнего, объективного, а грешникам – нескончаемого мучения; последнее будет именно проявлением гнева Божия, отмщением за оскорбление божественной правды [845].

Но буквальное, в прямом и точном смысле, понимание этих выражений, совершенно недопускаемое, как мы видели, общим характером христианского мiровоззрения, находит себе вполне определенное и ясное толкование в тех же первоисточниках христианского учения, в которых содержатся самые, приведенные нами, мысли и выражения, утверждающие, по–видимому, наличность и в христианстве юридического момента и утилитаристических элементов. Присутствие подобных изречений объясняется именно тем, что цель Слова Божия собственно не богословско–философское умозрение, а именно – по преимуществу – пастырски–практическая, – вразумление грешных людей, пробуждение их от греховного усыпления, увещание обратиться от греховной жизни к святой, ободрение колеблющихся и изнемогающих в борьбе с греховным миром и испорченностью собственной природы и т. под., следовательно, – цель собственно практическая, точнее – педагогическая [846]. Отсюда, проповедникам божественной истины – Самому Христу Спасителю, Его Апостолам и продолжателям их дела – свв. Отцам и учителям Церкви, – приходилось применяться к религиозно–нравственному состоянию своих слушателей, их мiровоззрению, уровню их умственного и нравственного развития, способу и складу их привычного мышления, чтобы говорить понятным и доступным для них языком. Выражая этот обязательный в христианстве принцип пастырского снисхождения к пасомым, Апостол Павел так характеризует собственную миссионерскую деятельность: «я всем поработил себя, дабы больше приобресть: для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобресть Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобресть подзаконных… для немощных – был как немощный, чтобы приобресть немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых» [847]. Реально осуществляя указанный принцип, Апостол, конечно, «не истину менял, применяясь к людям, а способы свои и приемы, чтобы люди удобнее приняли единую для всех истину» [848]. Между тем не только живущие по стихиям міра сего, а не по Христу, но даже и обращенные ко Христу далеко не сразу достигают христианского совершенства, а вследствие этого все они не способны часто даже и к теоретическому восприятию всей возможной глубины христианского учения, не говоря уже о жизненном его воплощении [849]. Только еще начавшие жить по Христу – в духовном отношении не более как «дети» [850], «младенцы» [851], которые только после долгого прогрессивного возрастания достигают «в меру полного возраста Христова», становятся «мужами совершенными» [852]. А младенцы, конечно, «по младенчески говорят», «по младенчески мыслят», «по младенчески» «рассуждают»; оставить младенческий способ понимания и мiровоззрения для них пока не возможно [853]. И духовные родители должны необходимо приспособляться к младенческому слабому пониманию и еще неразвитому детскому – языку своих пасомых, как это естественно делают и плотские родители. Пока пасомые не возрастут достаточно в духовном отношении, с ними нельзя говорить «как с духовными», а приходится говорить, «как с младенцами во Христе», питать их «молоком», «а не твердою пищею», которую воспринять, а тем более переварить они еще прямо не в состоянии, «не в силах» [854]. Вот почему «вожди Церкви», преподавая слушателям сперва «первоначальное учение», «совершеннейшее знание» преподают им только впоследствии [855].

Но для людей, в которых грех еще не вполне ослаблен и препобежден, доброделание представляется тяжелым и неудобоносимым бременем, блаженство святости само по себе им непонятно, так как реально не испытано, не пережито ими, тогда как эмпирическая приятность и видимая польза самоугождения постоянно испытывается ими и влечет их к себе, на первых порах почти непреодолимо [856]. Людей, находящихся в таком состоянии, возможно ли убедить оставить грех, самоугодие – для бескорыстного, самоотверженного служения Богу – раскрытием пред ними той мысли, что грех сам по себе есть зло, а добродетель сама по себе – благо? Ответ ясен.

Такие люди стоят пока на точке зрения собственного благополучия и воспринимают все только под этим углом зрения, – иная точка зрения в начальной стадии их развития для них прямо неприемлема и представляется не заслуживающею серьезного внимания. Человеку, недостаточно развитому в религиозно–нравственном отношении, добро естественно представляется чем–то не в его природе лежащим, а лишь внешним определением его природы, – повелением , объективным долгом. Таким образом, христианская святость – состояние для грешного человека чуждое, внешнее, объективное, следовательно, только объективным, внешним – он может представить себе и блаженство, связанное с богоугождением. Пока человек не достиг известной, довольно высокой, степени религиозно–нравственного развития, для него блаженство – только искомое, – цель , к которой ведет исполнение нравственного закона, как средство. Внутренняя неразрывность святости и блаженства ему еще не понятна, – он представляет себе эти состояния различными, связанными между собою внешне, – как цель и средство, подвиг и награда, труд и воздаяние, в смысле именно отплаты за самоограничение и разнообразные лишения, претерпеваемые человеком на пути достижения святости.