Станислав Сенькин - Покаяние Агасфера: афонские рассказы

— Послушай, Василий. — Анфим взял послушника за руку. — Один монах сказал мне, что ты собираешься на неделю в Грецию, в паломническую поездку. Не делай этого, брат, останься на горе. Ты ещё молод и можешь подвергнуться дьявольскому искушению. Прислушайся к мнению старика, не надо ездить.

Василий вспыхнул.

— Я уважаю вас, отец Анфим, но вы не мой духовник, поэтому вмешиваться в мою жизнь не имеете права. У меня есть благословение игумена, и я поеду.

— А про Эвридики ты тоже сказал игумену?

Василий зарделся ещё больше.

— Я уверен, что Матерь Божья благоволит моему решению и чтобы разрешить этот вопрос, я прямо сейчас, на ваших глазах, брошу жребий.

Василий взял две бумажки и написал на одной «Богородица благоволит», а на другой — «Богородица не благоволит».

— Сейчас вы, отец Анфим, убедитесь, что эта поездка — по Божьей воле. Я в этом нисколько не сомневаюсь. Вытащите жребий сами. — Он опустил обе бумажки в свою капу и потряс её. — Вытаскивайте, отец Анфим!

Юродивый, не колеблясь, достал одну из бумажек и, даже не взглянув на неё, протянул жребий молодому послушнику. Тот поднёс бумажку к глазам и тяжело вздохнул.

— Да, отче, вы были правы, Пресвятая действительно не желает этой поездки. — Он снова вздохнул. — Но пути назад уже нет, я пообещал участвовать в ней и даже взял благословение отца игумена… Думаю, Матерь Божья всё поймёт.

Анфим улыбнулся.

— А ты лучше не думай, Василий. Матерь Божья, конечно, всё поймёт. Просто выполни волю Божьей Матери и обрящешь благодать Святого Духа. А, если нарушишь Её волю, можешь подвергнуться большому искушению и даже впасть в смертный грех Правда, и разбитую чашку можно склеить, но сможет ли она после этого выдержать кипяток?

Василий поклонился юродивому.

— Простите, отче, я не могу больше с вами говорить, мне пора на послушание.

— Ну что ж, Василий… Да укрепит тебя Господь Бог.

Неделю спустя юродивый вновь ночевал в храме Преображения Господня. И вновь он почувствовал, что на Антиафоне собрались вражеские ополчения. Дьявол, как и в прошлый раз, стал расспрашивать демонов, что «хорошего» было сделано за это время. Наконец, пришел черёд и того бесёнка, что намеревался усилить сердечную страсть Василия и Эвридики.

Дьявол грозно смотрел на него.

— Ну и что ты, демон, сделал с Василием? — Он обвёл злым взглядом собрание. — Расскажи‑ка нам, герой!

Демон вновь вскарабкался на валун.

— Князь воздушных сил и лукавейшие демоны! — важно провозгласил он. — Дело моё завершилось успехом! Я вверг надежду афонского монашества, оказавшегося обычным хлюпиком, в блуд! И теперь он долго будет зализывать раны…

— Зализывать раны, говоришь? — дьявол неожиданно рассвирепел. — Отправить этого недоумка в ад, лет на сто! — Он грозно посмотрел на демонов, на мордах которых отобразились недоумение и страх. — Вы что, олухи, не знаете, что у монахов есть особый обычай, благодаря которому они даже свои грехи превращают в кирпичи, складывая из них лестницу в небо?! Если бы Василий просто вёл переписку с Эвридики и обменивался бы с ней подарками, считая, что питает к ней «братские» чувства, их отношения вменились бы в блуд перед Богом. А теперь посмотрите на этого Василия: он и был смиренным, а стал в два раза смиренней, теперь он и шагу не ступит без благословения. Вдобавок он дал обет читать каждый день акафист Иисусу Сладчайшему, а это ещё более усилит и без того крепкий молитвенный щит Афона. А как он плачет перед Матерью Божьей! Его слёзы, словно расплавленное олово, обжигают меня! Как же теперь с ним бороться?! А? Вы же лукавые духи, так оправдывайте своё прозвание делами! Мне нужно, чтобы вы, наконец, поняли — нам нужно быть более дальновидными…

Анфим, выслушав дьявольскую проповедь, улыбнулся и в тысячный раз запел акафист Пресвятой Богородице…

Эту историю рассказал мне сам юродивый схимонах Анфим. Хоть большинство святогорцев и крутили пальцами у виска при виде этого необычного схимника, я часто беседовал с ним и каждый раз получал на редкость вразумительные ответы на свои сомнения. Однажды мы заговорили о коварстве дьявола, и тогда Анфим и поведал мне эту историю, попросив, покуда он жив, никому её не пересказывать.

Честно сказать, я не уверен, жив ли он, но уже года два никто из святогорцев его не видел, и на свой страх и риск я передаю эту историю.

Когда я спросил отца Анфима, как я могу отблагодарить его за столь поучительный рассказ, он попросил бросить в него грязью. А когда я отказался выполнить его чудную просьбу, он сам запустил в меня большим комком глины, а затем, не попрощавшись, ушёл, оставив меня оттирать грязь с полы своего подрясника.

Однажды я беседовал с юродивым старцем Анфимом о природе Божьего промысла. Он был, как всегда, прям:

— Мы с тобой глупцы, чтобы говорить на такие темы, пусть лучше об этом судачат богословы. Они‑то уж точно знают, что такое Божий промысел и как он проявляется. Они и книг много написали, вот и читай их, я‑то ведь не знаю об этом ничего.

— Но я уверен, геронта, что Бог открывает тебе поразительные вещи, но ты, по смирению, отказываешься научить меня тому, что знаешь сам.

— По смирению? — геронта улыбнулся. — Да ты точно глупец! Говорю же тебе, я понимаю промысел и истину лишь в меру своего понимания, богословы — своего. И даже животное понимает его в свою меру. Что ж ты хочешь‑то от меня?

Я сделал перед старцем земной поклон.

— Я хочу слышать из твоих уст, как ты это понимаешь!

— По — по — по, а ты ещё глупее, чем я предполагал. Хорошо, я расскажу тебе одну древнюю историю, которую я услышал от своего старца, когда у меня возникли похожие недоразумения. Тебя это устроит?

— Ещё бы!

— Старец мой говорил, что у этой истории — свой дух, который я смогу понять только по мере своего понимания.

И то, что я её понимаю по — своему, не значит совершенно ничего. Ты понял?

— Да.

— Ну ладно, тогда слушай: однажды, много веков назад, на Святой горе объявился странный человек. Впрочем, «странный» — не очень подходящее слово, поскольку здесь, на Афоне, все странные. Человека этого нашли на берегу монахи, где его, избитого, оставили сарацинские пираты.

Этот бедняга по имени Максуд был палестинским арабом и вырос в простой сельской семье. В двенадцать лет с ним произошло одно событие, которое повлияло на всю его дальнейшую жизнь.

Однажды он шёл к кузнецу, чтобы отдать ему деньги за работу, и повстречал по дороге бродячего дервиша. Тот выманил у мальчика динары, обещав взамен показать рай, затем напоил Максуда вином до умопомрачения, и сбежал, прихватив деньги.

Максуд был пьян до такой степени, что провалялся на дороге до самого вечера, чем навлёк позор на всю свою. семью. Отец покаялся перед общиной в своём отеческом небрежении, из‑за которого только и могло случиться подобное с его сыном и, конечно, строго наказал Максуда. А Максуд думал: «Как это странно, что Аллах запрещает пить вино — ведь оно открывает дверь к такой радости! Дервиш не обманул!» Опьянение так понравилось юноше, что с этого времени он только и стал искать, где бы ему выпить.