Борис Ганаго - Чудик

— О чем молишься по ночам, мать?

— О тебе, Лёнечка, о тебе, чтоб о жизни своей задумался. Столько лет уже, а все непутевый. Я надеялась внуков нянчить, а ты… Взял бы в дом невестку хорошую. Мы бы с ней дружили, ладили, детей растили. — Хватит болтать, мать. У меня своя голова есть. Лучше скажи, куда книгу растрепанную задевала? — Вот и не скажу. В ней одно колдовство, я заглядывала. Перед людьми позор: сын в колдуны подался. Ох, Лёня, Лёня, за что мне такое наказание?! И не только мне, на Страшном суде и тебе отвечать придется. — Где книга, спрашиваю? — Спалила. — Что-о-о? — Да нет, пока нет. Я так поразмыслила: мало толку будет, если кто-то другой сожжет. Надо б тебе самому ее в огонь бросить. Господь тогда многие грехи простит, сынок. — Тебя Чудик подговорил? — Вовсе нет. Раньше у нас с тобой разговор не получался. Ты кричал на меня, дверью хлопал, а сейчас не хлопнешь — вот я и заговорила. Так, о женитьбе твоей…

— Мать, ты безнадежно устарела. Теперь время другое. Нынче в моде гражданские браки или гостевые.

— Это еще что придумали?

— Гражданские, когда попробуют пожить вместе, пока не выяснят, подходят ли друг другу по всем параметрам.

— Каким еще параметрам?

— Как сексуальные партнеры, по характерам, привычкам.

— Ох, ох, ох! Прости нас, Господи!

— А гостевые еще проще: зайдет он к ней или она к нему на ночку-другую… Если надоело, гуд бай, милая.

— Как Господь нас еще терпит?!

— Мать, ты совсем темная. Теперь в некоторых странах даже однополые браки узаконены.

— Что ж это творится, люди добрые, что творится?! Это ж Содом и Гоморра!

— Какие Содом и Гоморра?

— Неужели не знаешь?

— Нет.

— Так это ты темный, а не я. Об этом же в Библии написано. Брось дурь, Лёня, о семье позаботься. Без нее ничего доброго быть не может.

— О семье? — зло процедил сын. — А что с твоей семьей стало? Где муж твой, отец мой?

— Я его не осуждаю, сынок. Он поддался на агитку: “великая стройка, великая стройка”! Жили мы, еле-еле перебиваясь. Время было трудное. Вот он и поехал за большими деньгами. Ну а там… Еще же молод был…

Не надо родное гнездо никогда покидать. Ты же знаешь: у нас под горкой родничок был. Водичка там текла такая чистая, прозрачная. Ее целебной считали. Теперь все заросло. Никому ничего не нужно, только бы подкалымить где. Ну, зашибут денежку, пропьют — и что? Даже память о доме затуманят. А родные места — это же наши истоки.

Лёня слушал тихий голос матери, и все, что она говорила, казалось ему простым и мудрым, хотелось взять ее исхудавшую руку, погладить.

— Приходила ко мне Степанида, плакалась про свою дочку, — издохнув, продолжила мать. — Катя ребенка ждет, а кто отец — не говорит. Девушка она хорошим была, как родничок чистая, и вот…

— Чистая? Да она почти со всеми парнями переспала. Теперь ищи-свищи, кто отец. Кому захочется алименты за чужое дитя платить?

— Ну, зачем ты так, Лёня? Побойся Бога! Для чего искать? Сам знаешь, что она девушкой была. Все говорят, ты ее с толку сбил, а теперь опозорить хочешь. Каково мне, матери, такое о сыне слышать? Деревня есть деревня. В ней все про всех знают: кто к кому на сеновал ходил после вечеринок, кто о ком слово неправедное сказал… Взял бы ее в дом. Она хорошей женой будет. И я внуков дождусь.

Род у нее трудолюбивый, земледельцы. Все здоровые, непьющие, долголетние.

Она — кровь с молоком, красавица и сердечная. Чего тебе еще? Зачем безотцовщину разводить? Сам знаешь, как плохо без батьки. А по годам пора тебе свое гнездо свить. А как бы тебя все зауважали. Подумай, сынок, не бери грех на душу. Сейчас и батюшка в лагере рядом. Семен к свадьбе готовится, венчаться задумал, и ты бы заодно. Порадовал бы меня на старости. Неровен час — слягу скоро. Кто тебе еду будет готовить, дом прибирать? Она и за мной присмотрит, как дочка. А малыш в доме появится — это и радость какая! Ты — с работы, он к тебе, как звоночек: “Папа, папочка!”

— Сопливые они все, звоночки, а потом вырастут, вроде меня, — что тогда?

— Я тебя растила не умеючи. В прежние годы всё из поколения в поколение передавалось. Все молились перед едой — и дитя. Все в церковь — и дитя. Не зря пословица была: “Без Бога ни до порога”. Потом все разрушили, а главное — веру. Ну что ж? На ошибках учимся. Я сейчас бы тебя совсем по-другому растила, воспитывала.

— Как?

— Чтоб Бога любил и людей, не только себя, жил и трудился по совести. Эту науку с первых дней постигают.

— Лёнь, а, Лёнь, — постучала в дверь мать. — К тебе можно?

— Войди.

— Я не одна. Ну-ка, отгадай, кого привела? Ни за что не догадаешься. А ты входи, входи, не стесняйся. Мы же люди свои, — подтолкнула она в комнату светло-русую девушку. — Она тебе пирожков испекла, а зайти никак не хотела. Даже убежать пыталась. Еле ее уговорила. Вы тут посидите, а я пока чаек согрею.

Мать торопливо вышла в кухню, а смущенная Катя не знала, как себя вести.

— Садись, раз пришла, гостьей будешь, — стараясь быть приветливым, предложил Лёня.

Катя присела на край стула и торопливо выпалила:

— Ой, как тебя загипсовали! Я лишь услышала, сразу захотела к тебе прибежать, да не знала, удобно ли будет. — Ну и добре, что пришла. Ко мне многие заходят, но все равно часто бываю один. — Надоело, поди, лежать? Скоро гипс снимут? — Не знаю. Хирургу надо показаться, тогда прояснится. — Чем занимаешься? Скучно, наверное? — Да нет, говорю: навещают. А во-вторых, думать стал. Когда здоров был, все дни в суете какой-то мелькали. А когда один, мысли приходят разные, иной раз интересные. Серафим — он мне помогает — иногда такое сказа

нет, что потом часами об этом невольно думается. Нет, не скучаю. Семен заходит, мерку снял, собирается с ребятами для меня костыли сделать. Как врач разрешит, начну учиться ходить. Ты как? — Слава Богу, все нормально. Что-то там, — она показала на свой живот, — шевелится. — Мать знает? — Да куда же денешься? Подружки аборт советовали сделать, но я не хочу. Это ж дитя свое убить, всю жизнь себе не простишь. Мама говорит, Бог за это строго наказывает. Детей потом не бывает, а без них есть ли счастье?

Я решила, на заочный переведусь, дояркой пойду на ферму. Как-нибудь выращу малыша. Он для меня будет желанный. Мать готова помочь.

Лёня промолчал.

Катя посмотрела на него и, озорно улыбнувшись, спросила:

— Ты не приворожил меня?

— Не успел, — засмеялся он. — А ты меня?

Лёня залюбовался ею и поманил к себе.

— Ишь ты! — шутливо погрозила Катя пальцем.

В этот момент во входную дверь постучали. Мать открыла. На крыльце стоял Серафим.

— Ой, подожди, подожди, Серафимушка. Там у него Катя сейчас. Может, о чем сговорятся. Ты уж не серчай.