Сборник статей - Русское богословие в европейском контексте. С. Н. Булгаков и западная религиозно-философская мысль

Ibid, с. 220, 390.

Э. Жильсон, «Дух средневековой философии», в Работы Э. Жильсона по культурологии и историимысли, Вып.1. М., 1987, с. 146–153.

П. Тиллих, Теология культуры. М., 1995, с.227.

Ibid, с. 227–228.

Эти искания вызывали у Шестова сомнение в их подлинности; он не доверял «интеллигентским» религиозным упражнениям, в особенности когда они претендовали на преобразование веры, на «реформаторство». Обретение веры, полагал он, дело мучительное и трудное, прямо-таки невозможное для тех, кто, подобно Бердяеву, Мережковскому или Булгакову, совершает его не радостным и простым раскрытием души, а через умствование, рациональное конструирование, под результаты которого так или иначе «подгоняются» внутренние духовные движения и переживания (см.: Л. Шестов, Сочинения,т. 5. СПб., 1911, с. 97–98). Впрочем, едва ли не в еще большей степени это относится и к самому Шестову, надрыв и умственность религиозных исканий которого слишком очевидны. Взаимное недоверие в вопросах веры – это вообще отличительная черта общения российских интеллигентов, так резко проступающая именно в кризисные времена.

С. Н. Булгаков, «Некоторые черты религиозного мировоззрения Л. И. Шестова», в Сочинения в двух томах, т. 1. М., 1993, с.519, 521.

«Оба лица выражали для художника одно и то же постижение, но по-разному, одно из них как видение ужаса, другое же как мира, радости, победного преодоления. То было художественное ясновидение двух образов русского апокалипсиса, по сю и по ту сторону земного бытия, первый образ в борьбе и смятении (а в душе моей оно относилось именно к судьбе моего друга), другой же к победному свершению, которое ныне созерцаем.», – вспоминал С. Н. Булгаков в 1943 г., спустя шесть лет после трагической гибели о. Павла, когда жить ему самому оставалось чуть более года (С. Н. Булгаков, «Священник о. Павел Флоренский», в Сочинения в двух томах, т. 1. М., 1993, с. 546).

Даже в его настоящей фамилии есть что-то «говорящее»: Шварцман – черный человек.

В. Ерофеев, «Одна, но пламенная страсть Льва Шестова», в Л. Шестов, Избранные сочинения. М., 1993, с. 36.

Интересно, что различие между «трагедией философии» и «философией трагедии» укрылось даже от такого тонкого исследователя, как В. В. Зеньковский. Будучи ознакомлен с книгой С. Н. Булгакова, вышедшей на немецком языке в 1927 г., он в своей «Истории русской философии» ошибочно назвал эту книгу «Philosophie d. Tragödie», тогда как ее название – «Die Tragödie der Philosophie», что и является правильным переводом с русского оригинала (см.: В. В. Зеньковский, История русской философии, т. 2, ч. 2. Л., 1991, с. 200).

«.Булгаков, как всякий подлинный философ, исходит из гносеологии. Он называет принцип свободного искания истины «священнейшим достоянием философии». И одна из его заслуг заключается в том, что он показал, как искание истины находит свой истинный путь в направлении идеи Всеединства» (С. А. Левицкий, Очерки по истории русской философии. М., 1996, с. 387–388).

С. Н. Булгаков, Некоторые черты религиозного мировоззрения Л. И. Шестова, с. 522.

Ibid, с. 523.

Ibid, с. 523

Ibid., с. 525, 535.

«Шестов по праву может считаться одним из самых глубоких и радикальных скептиков в истории мировой философии. Его скепсис направлен против рационализма – против веры в незыблемые начала разума и в принудительную мощь истины. Шестов – иррационалист. Он явно предпочитает тертул-лиановское «credo quia absurdum» ансельмовскому «credo ut intelegam». Религиозный иррационализм в облачении радикального скепсиса – такова формальная характеристика его философской установки» (С. А. Левицкий, Ibid ., с. 396–397). «Опровержение рационализма, восстание против разума – основная задача всей философской и литературной деятельности самого Шестова, единственный пафос всех его писаний и единственное их вдохновение» (В. Ф. Асмус, «Лев Шестов и Кьеркегор», в Философские науки, 1972, № 4, с. 71). «Для Шестова характерен крайний скептицизм, источником которого явился идеал нереализуемого сверхлогического абсолютного познания» (Н. О. Лосский, История русской философии. М., 1991, с. 415). «Шестов. без конца доказывает, что даже самая замкнутая система, самый универсальный рационализм всегда спотыкаются об иррациональность человеческого мышления» (А. Камю, «Миф о Сизифе. Эссе об абсурде», в Бунтующий человек. М., 1990, с. 36).

В. В. Зеньковский, История русской философии, с. 83. Ту же мысль подчеркивает В. Ерофеев: «.Жесточайший парадокс состоит в том, что боготворчество Шестова все время вращается вокруг разума; разум сторожит и контролирует его, накладывает вето на трафаретное представление о творце, санкционирует иррационализм, поощряет изысканный обман самого себя, чтобы в конце концов, запутавшись в предъявленных ему самим собою доводах, заявить, что он к ним не имеет никакого отношения, и признать их трансцендентными, существующими независимо от него. Такова сущность рационалистического иррационализма Шестова» (В. Ерофеев, Ibid., с. 31).

«Кант подошел к самому краю бездны в своем учении об антиномиях и остановился» (С. Н. Булгаков, «Трагедия философии (Философия и догмат)», в Сочинения в двух томах, т. 1. М., 1993, с. 314).

«.Болезнь, порча, искажение всего человеческого существа, которым явился первородный грех, поражает и разум и делает для него невозможным. доступ к древу райского познания» (Ibid., с. 316).

С. Н. Булгаков, «Без плана. Несколько замечаний по поводу статьи Г. И. Чулкова о поэзии Вл. Соловьева», в Тихие думы. М., 1996, с. 229.

Ibid., с. 222–223.

Ibid., с. 224.

С. Н. Булгаков, «Основные теории прогресса», в Сочинения в двух томах, т. 1. М., 1993, с. 81.

С. Н. Булгаков, Без плана, с. 222.

Ibid., с. 229. Это явно перекликается с рассуждениями Н. А. Бердяева: «Прогресс превращает каждое человеческое поколение, каждое лицо человеческое, каждую эпоху истории в средство и орудие для окончательной цели – совершенства, могущества и блаженства грядущего человечества, в котором никто из нас не будет иметь удела… В истории нет по прямой линии совершающегося прогресса добра, прогресса совершенства, в силу которого грядущее поколение стоит выше поколения предшествующего; в истории нет и прогресса счастья человеческого – есть лишь трагическое, все большее и большее раскрытие внутренних начал бытия, раскрытие самых противоположных начал, как светлых, так темных, как божественных, так и дьявольских, как начал добра, так и начал зла… Если можно утверждать какой-нибудь прогресс в истории человеческого сознания, так это обострение сознания, которое является результатом внутреннего раскрытия этого трагического противоречия человеческого бытия» (Н. А. Бердяев, Смысл истории, М., 1990, с.162).