Н Познанский - Заговоры; Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

Из английских работ, посвященных специально заговорам, мне попалась только одна статья М.Гастера. Она посвящена заговорам, к семье которых принадлежит известная молитва св. Сисиния. Автор высказывает и свои общие взгляды на заговоры. Он пишет: "Сила магической формулы, как хорошо известно, часто покоится на обряде, который сопровождает ее и часто имеет символический характер, но в большинстве случаев - на священных именах, которые заговор содержит" *180. "Сила приписывается таким именам потому, то имя вещи представляет невидимую, неизменную сущность всего существа" *181. "Простое имя иногда заменяется рассказом о действии, происшествии или повествованием о несчастном случае, подобном вновь приключившемуся, потому что повторение старого случ я и действительность старого опыта считается достаточным для произведения и теперь тех же самых результатов" *182. Изменяться заговоры, по его мнению, могут лишь в двух направлениях. Чара может от одного случая применения перенестись на другой. Соотв тственно этому произойдет подстановка новых имен в рассказе. Второй путь призывание (invоcation) изменяется в заклинание (conjuration) *183. Таким образом в полном заговоре должно ожидать: а) эпическую часть, б) симпатический или символический случ й, в) мистические имена. Где не достает какого-либо из этих элементов, там, значит, заговор уже сокращен, искажен *184. В дальнейшем мы увидим, что подобные выводы Гастер мог сделать только благодаря тому, что извлекал их из одного лишь вида заговоро , и что благодаря этому суждению его относительно состава заговоров, значения имен и эпической части далеко не соответствуют действительности.

Прежде чем перейти к труду Мансикка, остановлюсь еще на одной работе. В 1891 году вышла книга М. Удзели. Простому человеку, говорит автор, естественно обращаться к Богу с просьбой избавить его от болезни. Для посредничества в этом деле обращаются к лицам, слывущим за особо набожных, угодных Богу, просьбы которых были бы услышаны. А такими прежде всего являются жрецы, священники. Они и занимались лечением. "Так как это лечение состояло в благословении и произнесении некоторых слов, то, с течением ремени, им стали придавать целебную силу и в писаном виде. Место священника заняли избранные ведуны, которые заботливо хранили эти необыкновенные слова, оберегая их от излишней популяризации, чтобы они не утратили своей силы" *185. Так создались заго оры.

Г-ну Мансикка принадлежит последняя крупная работа в области русских заговоров *186. На первый взгляд кажется, что она клином вошла в литературу о заговорах, не считаясь с тою традицией, которая здесь господствовала. Действительно, мы видели, как рус кие ученые упорно всегда сосредотачивали свое внимание на том пункте заговора, где он перекрещивается с обрядом. Сначала бессознательно, а потом уже сознательно выдвигали они важность именно этого вопроса. Это течение привело к выставлению на первый лан формул-параллелизмов и даже объявлению их единственной первоначальной формулой заговоров (Зелинский). Но Мансикка заявляет, что параллелизм в заговоре ровно ничего не значит. Это просто стилистический прием, свойственный не одним только заговорам *186. И самому распространению его в заговоре, может быть, способствовало влияние апокрифических и церковных молитв, где он представляет также излюбленную форму. Это влияние тем более вероятно, что создателями и переписчиками заговоров были везде дух вные лица *186. Таким образом, он порывает с основной традицией русских ученых. Но тут же зато обнаруживается связь его с другой традицией. Мы видели, что на Западе в самом начале настоящего столетия появилась работа о заговорах, приписывающая громад ую роль в создании и распространении заговоров именно духовенству.

У нас подобное направление определилось в конце прошлого столетия. Исследования Веселовского, Соколова и других раскрывали не только роль духовенства, но еще и пути, какими заклинания из Византии проникли через южно-славянские земли ан Русь. Если мы при этом вспомним еще и метод исследования Веселовского и объяснения, данные им некоторым образам народной поэзии (алатырь, чудесное древо и т. п.), то все элементы, которые находим у ансикка, окажутся существовавшими и раньше. Разница только в осторожности пользования методом. Мансикка так энергично оттолкнулся от школы мифологов, что впал в противоположную крайность. Все, что мифологи считали языческим мифом, он объявил христиан ким символом. Мифологи утверждали, что христианские понятия постепенно проникали в языческие заговоры. Мансикка - наоборот: суеверие проникало в заговоры, первоначально чисто христианские.

Таким образом, систему Мансикка можно назвать вывернутой наизнанку системой мифологов. Исходный пункт работы лежит в убеждении, что заговоры, построенные по определенной системе, особенно эпические, были созданы в христианское время духовенством *190. "Они принадлежат к тому же церковному творчеству. Ученое дух венство играло в них своим знанием христианской аллегории и вводило в заблуждение профанов символикой, значение которой оставалось скрытым от народа, для которого собственно заговоры и были созданы" *191. Надо еще отметить то обстоятельство, что авто исследует одни только тексты, совершенно оторвавши их от обряда и порвавши таким образом те корни, которыми, как увидим ниже, питались заговоры. Такой разрыв не мог, конечно, пройти бесследно. С одной стороны, он давал больший простор для символических толкований, скрывая то реальное, что на самом деле формулы имели за собой; а с другой стороны - позволял смешивать мотивы совершенно разнородные. Исследователя интересуют главным образом эпические и отлившиеся в прочную стилистическую **форму формул (die epischen und die an eine feste stilistische Form gebundenen Formeln) *192. Общеевропейская распространенность таких формул заставляет его предположить, что все они имеют общий источник *193. Что же касается специально русских заговоров, то уже аpriori можно предположить, что они пришли на Русь тем же путем, каким шло вообще образование из Византии, т. е. через южных и восточных славян *194. Первую часть труда автор посвящает мотивам общеславянским. И уже в первом разбираемом мотиве обнаруживается метод исследования и недостатки его применения. В заговорах часто встречается рассказ о змее, лежащей на камне (под камнем). Иногда при этом говорится о приходе какого-то человека и ослеплении им змеи. И вот эти-то черты оказываются достаточны и для Мансикка, чтобы возвести заговорный мотив к апокрифическому сказанию о рукописании Адама, скрытом диаволом под камень. Человек, ослепляющий змею Христос, раздравший рукописание. Змея - диавол *195. При этом автор подводит под разбираемый моти такие заговоры, какие явно не имеют к нему никакого отношения и не могут рассматриваться в качестве его редакций. Таков, напр., заговор Черниговской губернии от падучей. Такие рискованные обобщения можно найти только у мифологов, когда они шкурку мы иную рассматривают, как тучу, а зубы - как молнию *196. Здесь же отрицательно сказалось и пренебрежение обрядом. Если бы автор обратил на него внимание, то он, конечно, не оставил бы без внимания и известные "змеевики", имеющие прямое отношение к раз ираемому мотиву. Затем он бы припомнил, что при заговорах от сглаза ослепление не только упоминается в заговоре, но и совершается в магическом обряде. Таким образом выдвинулся бы новый источник происхождения этого мотива. Наконец, черниговский загово от падучей не попал бы на одну линию с мотивом змеи, так как он носит на себе явные следы совершенно иного обряда, с которым он когда-то был связан. Однако автору приходится иногда касаться и обряда, так как он сплошь да рядом стоит в кричащем проти оречии с символическим толкованием и требует объяснения. С приемом разрешения таких недоразумений мы знакомимся при разборе следующей группы заговоров. Заговоры от детской бессонницы, плача ("криксы", "плаксы") часто говорят о каком-нибудь сватовстве При самом произношении их часто обращаются лицом к горе, покрытой лесом, дубу, светящемуся вдали огоньку и кланяются им; носят младенцев к курам. Мансикка думает, что мотив сватовства имеет отношение к евангельским притчам о свадьбе царского сына и мудрых девах, и в нем таится глубокое символическое указание на связь Христа и Церкви, жениха и невесты *197. Как же объяснить, что такой заговор сопровождается обрядами явно суеверного характера? "Они, по нашему мнению", говорит Мансикка, "объясняю ся тем, что народ, не понимавший ученой символики формулы, затемнял истинный смысл молитвы и соединенного с ней обряда посторонними прибавлениями" *198. Первоначально, когда знахарка обращалась к горе и кланялась ей, она представляла себе Галилейскую гору; потом, когда символ забылся, стали кланяться просто горе. Огонек вдали также первоначально был символом царской свадьбы *199. Дуб, которому кланяется знахарка, означал ни что иное, как крестное древо, или сионский кипарис, символ Богородицы. А ткуда обычай носить детей к курам? Объяснение этого вопроса стоит в связи с другим. В заговорах иногда идет речь о браке сына какой-то "матери леса", вилы. И вот Мансикка объясняет, что первоначально говорилось о браке Христа, сына Богородицы. Потом атерь Божия обратилась в "матерь леса". Дуб, дубовый лес, ведь, тоже символы. Затем из "матери леса" обратилась в вилу, "ночную деву". А эта в свою очередь могла прийти в соприкосновение с известной Вещицей. Последняя же приходит, как наседка, душить детей. Отсюда - и обычай носить младенцев к курам *200. Вообще, Богородица в заговорах, по мнению Мансикка, претерпевает прямо удивительные метаморфозы. То она обращается в вилу, то в змею, то в "тоску", мечущуюся по железной доске, то в бабу Ягу и т д. *201. Я не буду говорить о том, насколько основательны все эти соображения исследователя. Укажу только, насколько и здесь причиной всех хитросплетений было пренебрежение к народным верованиям и обрядам. Мне кажется, прежде чем обращаться к евангельским притчам, следовало бы посмотреть, нет ли чего-нибудь более подходящего в самих народных обрядах. Оказалось бы, что существуют магические обряды, ничего общего с христианством не имеющие и все-таки изображающие свадьбу. Таковы, напр., обряды сва овства земли, воды *202. Новые параллели нашлись бы в "майском женихе", "майской невесте", в обрядах внесения дерева. Следовало бы обратить внимание на общенародный культ деревьев и веру в их способность снять болезнь с человека не только у христиан, но и у диких народов. Словом, к мотиву сватовства с деревом подыскалась бы реальная основа.