Н Познанский - Заговоры; Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

От океан-моря глубокого...

Выходили дванадесять дев,

Шли путем, дорогою немалою

По крутым горам, высоким,

Ко трем старцам старыим...

"Ставьте столы белодубовые...

Точите ножи булатные,

Зажигайте котлы кипучие,

Колите, рубите на мертво

Всяк живот поднебесный..."

[На крутой горе высокой

Кипят котлы кипучие,]

Во тех котлах кипучих

Горит огнем негасимым

Всякий живот поднебесный,

Вокруг котлов кипучих

Стоят старцы старые

Поют старцы старые

Про живот, про смерть,

Про весь род человечь.

Кладут старцы старые

Всему миру животы долгие;

Как на ту ли на злую смерть

Кладут старцы старые

Проклятьице великое.

Сулят старцы старые

Вековечну жизнь

На весь род человечь *84.

Воздержусь от разрешения вопроса о том, кто такие старцы и девы. О. Миллер в старцах видит светлых божеств, а 12 дев сближает с трясавицами *85. Мне кажется, что в песне несомненным можно принять только общее свидетельство о каких-то искупительных же твах-чарах. Песня только описывает такую жертву в преувеличенных и фантастических чертах - прием, постоянно наблюдающийся в заговорах, оторвавшихся уже от породившего их обряда. В жертву приносились животные, а может быть даже и люди. Указания на иск пительную жертву, приносившуюся во время эпидемий и вообще при желании избавиться от смерти, сохранились в уцелевших кое-где обычаях (не только у нас, но и у других народов) зарывать в землю какое-нибудь животное во время эпидемий *86. Подобная искуп тельная жертва и породила приведенную выше песню.

Обратимся теперь к одному из украинских мотивов купальских песен. Вот один из множества вариантов:

Oj na kupajli ohon horyt',

A u Iwana serce bolyt',

Nechaj bolyt', nechaj znaje,

Nechaj inszoji ne zajmaje,

Nechaj jidnu Hannu maje *87.

Интересно то обстоятельство, что варианты песни состоят главным образом в замене имен. Я отношу песню к заклинаниям на том основании, что, во-первых, обряд, с каким она связана, обладает магической силою. Также и вещи, имеющие к нему отношение. Выше ы видели предохранительный характер пляски вокруг купальских огней. Ветви купальского дерева также обладают магической силой. Их разбрасывают по огородам, приговаривая:

Jak nasz Kupajlo buw krasny,

Szob naszy ohirky buly taki rasny *88.

Во-вторых, и самая песня имеет магический характер. Хотя здесь и нет сравнения, однако, есть сопоставление, т. е. вид того же психологического параллелизма, только представляющий более раннюю ступень. От сопоставления один шаг и к сравнению. А в данн м случае, следовательно, только шаг к тому, чтобы песня приняла форму, типичную для заговора (по опред. Потебни). И получится заговор на любовь. Это будет еще нагляднее, если мы сравним песню с латинским incantatio - Limus ut hic etc. Как там проводи ся параллель между высыханием предметов от священного огня и любовной тоской Дафниса, так и здесь параллель между болью сердца Ивана и горением купальского огня. Вероятно, и цель обеих песен была одинакова - присушить любимого человека. Сравнение пес и с русскими присушками опять говорит в пользу того, чтобы считать ее заклинанием. Там проводится параллель между огнем и любовью - и тут также. отмеченная выше переменчивость имен в песне тоже, мне кажется, говорит за это. Песня сначала, очевидно, п едставляла собою общую формулу, в которую имена вставлялись по желанию участников. По заговорной терминологии на их месте пришлось бы поставить - и. р. Особенному укреплению в песне имени Ивана, может быть, способствовало, с одной стороны, приурочени обряда к Иванову дню, а с другой наибольшая сравнительно с другими распространенность этого имени в народе. Поэтому вполне естественно, что оно чаще других вставлялось в песню-заклинание. А когда заклинание обратилось уже в простую забаву, имя Ива а по традиции продолжало упоминаться в ней чаще других.

До сих пор в разбиравшихся песнях не было еще намека на святых. Но известно, как часто святые выступают в обрядовых песнях в качестве действующих лиц. Возьмем для примера случай, когда в песне святые занимаются хозяйственными работами (напр., пашут). Откуда взялся такой сюжет? Из апокрифа? Зачем потребовалось обрабатывать в песне такой мотив? Может быть действовало религиозное чувство, как при создании духовного стиха? Мне кажется, что ни апокрифы, ни религиозное настроение не имели здесь решител но никакого значения. Все произошло как результат приложения к обрядовой песне приемов заговорного творчества. А почему в заговоры попали святые, мы видели. Интересно, что в самых заговорах встречаются сюжеты совершенно параллельные песенным. Сходств , по моему, произошло вовсе не от заимствования песней у заговоров или наоборот. Нет, сюжеты родились сходными независимо друг от друга. У нас, напр., в колядских песнях рассказывается о Христе, пашущем в поле. А вот немецкий заговор от болезни Adel у нас ее называют "волосом").

Unser Heiland ackert.

Was ackert er?

Er ackert immer hin und her,

In die Ling und Lang, in die Kreuz und Quer,

Er ackert zuletzt drei Wurmer her,

Der eine ist schwarz,

Der andre ist weiss,

Der dritte ist roth,

Der Wurm ist todt *89.

По другой редакции пашет Христос и Петр. Заговор кончается характерной фразой - Hiermit sind dem NN alle seine Wurmer tot *90. На что подобное заключение указывает, мы уже видели при исследовании мотива мертвой руки. Хотя заговор и представляет из се я рифмованный стих, однако, это отнюдь не песня. Он никогда не пелся и сложился под влиянием симпатического приема лечения "волоса". Прием такой: разрывают землю, отыскивают дождевого червя, привязывают его к больному месту и оставляют так умирать. В есте со смертью дождевого червя умрет и внутренний червь-волос. Или же толкут несколько червей и привязывают к больному месту *91. На лечение червем, по моему мнению, и указывает отмеченное выше окончание заговора. Рассказ о Спасителе, разыскивающем ервей, явился для того, чтобы оправдать такой прием лечения. Рассказ вовсе не взят из какого-нибудь апокрифа; он создался, так сказать, на месте. Что первоначально говорилось не о пахании Христа, а только о пахании знахаря, свидетельствует следующая редакция:

Ich fur auf einen Acker,

[Auf dem Acker] da fand ich drei Wormer,

Der einen war weiss,

Der ander war schwarz,

Der dritte war roth... *92.

В украинских заговорах наблюдается подобный же процесс зарождения на почве обряда мотива работающих в поле святых. Там в качестве приворота (средство заставить любить кого-нибудь) употребляется "плакун-трава" золототысячник. Всякий, кто ею умываетс , вызывает в других такое сильное к себе расположение "що при одном взгляде аж плакать хочецця" *93. Такова ее могучая сила. Но, как во всех подобных случаях, возникает вопрос: откуда же эта сила? Шаблонно и решение. Привлекается святая личность. Наз ание травы дало и первый толчок к подобранию сюжета известного направления. Трава родилась из слез Божьей Матери. Потому она и всем травам мати, поясняет голубиная книга. Что предание родилось от названия травы, а не наоборот, подтверждает то обстоят льство, что сами знахарки, объясняют происхождение названия ее из свойств самой травы, а не из легендарного рассказа о ее происхождении: "таке мення од того, що як хто подивицця, то аж плакать хочецця" *94. И самое место нахождения травы (трясины) им ет скорее отношение к темным силам, чем к Богородице *95. Именно трясины народ считает убежищем нечисти. О том же свидетельствует и общий характер всех приворотов. В громадном большинстве случаев в них обращаются к темным силам, а не к светлым. Таким образом, можно предполагать, что Богородица оказывается привлеченной только впоследствии для объяснения чудесной силы травы. Рождается приблизительно такой заговор: