Н Познанский - Заговоры; Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

Но вот у некоторых кафрских же племен замечается еще один шаг в направлении роста роли колдуна за счет активности массы. Для открытия такати (злого колдуна) все обитатели крааля собираются в новолуние вокруг большого огня; на середину выходит тсанусе (добрый колдун). В то же мгновение мужчины ударяют палками о землю, а женщины тихо запевают песню. Темп, сначала медленный, все ускоряется. В это время тсанусе поет заклинание и танцует *42. Как видим, положение уже сильно изменилось. Танец от массы ерешел на сторону колдуна. Колдун же поет заклинания. Поют еще и женщины. Но мужчины присутствуют молча. Здесь, между прочим, кажется, можно установить, почему мужчины лишены участия в общих чарах. Среди них находится такати, которого должен узнать т анусе, и они в страхе ожидают, на кого падет указание. Наконец, у кафров же колдун выступает вполне самостоятельно при открытии такати. Свидетельство об этом есть у Ревиля, но оно не ясно и дает повод к недоразумениям. "Доведя себя до возбужденного с стояния, или пророческого восторга, о котором мы только что говорили, кафрский колдун, как бесноватый, носится вокруг или среди толпы, охваченной ужасом, до тех пор, пока не зачует злого колдуна" *43. Недоразумение возникает по поводу того, каким спо обом достигалось экстатическое состояние колдуна. Выше Ревиль говорит, что это состояние поддерживалось танцами, сопровождающимися пением и ударами по натянутым бычачьим кожам *44. Танец и пение может исполнять и исполняет один колдун. Кто же ударяет по натянутым кожам? Очевидно, присутствующие. В только же что описанном случае открытия такати толпа едва ли принимала участие в церемонии, производя удары по кожам, и действовал, вероятно, один колдун. Может быть, он бил при этом в какой-нибудь род амбурина?

Мы видели, что чарования из массовых обратились в единоличные чарования колдуна. Но иногда колдуны также соединяются по нескольку человек, чтобы вместе лечить больного. В Индии колдуньи танцевали нагишом в полночь, с веником, привязанным к поясу. Они собирались около жилища больного или за деревнями *45. Хотя танец в большинстве случаев у отдельных колдунов является уже средством приведения себя в экстаз, однако он и здесь еще иногда сохраняет тот характер, какой имел в массовом чаровании, т. е. вляется пантомимой. Так, напр., у эскимосских колдунов С. Америки существуют мимические танцы с масками, точно такие же, какие мы видели у краснокожих *46. Пляска, пение заклинаний и игра на каком-нибудь ударном инструменте почти всегда неразрывно вс речаются у колдунов диких народов. Патагонские колдуны тоже поют заклинания, подыгрывая на своих инструментах, похожих на трещетки *47. Поет, пляшет и играет колдун и африканских племен. То же самое и в Индии. Ревиль отмечает удивительное однообразие в колдовстве всех нецивилизованных народов. Чтобы покончить с синкретическими единоличными чарами, остановлюсь еще на шаманах. Я выбираю именно их потому, что здесь, кажется, лучше всего сохранились следы первоначального массового синкретического ч рования. Прежде всего отметим некоторые из принадлежностей шамана: 1) фантастический кафтан, украшенный массой различных побрякушек, колец и колокольчиков, 2) маска, 3) филиновая шапка (из шкуры филина), 4) бубен. Когда приглашают шамана в юрту к бол ному, то сюда же собираются соседи. Все размещаются на скамьях вдоль стенок, мужчины с правой стороны, женщины с левой. За сытным и вкусным ужином дожидаются ночи. С наступлением темноты юрта запирается. Чуть светятся только потухающие уголья. Для ша ана расстилается по середине юрты белая лошадиная шкура. Следуют приготовительные церемонии, и на мгновение водваряется мертвая тишина. Немного спустя раздается одинокий сдержанный зевок, и в след за ним где-то в покрытой тьмою юрте, громко, четко и ронзительно прокричит сокол или жалобно расплачется чайка.

Познакомившись с европейскими заговорами и синкретическими чарами диких, посмотрим теперь, какую роль играло слово в тех и других. В первых слово родилось из обряда, потом разделило с ним магическую силу и, наконец, присвоило ее себе всю целиком. Во торых - процесс совершенно аналогичный. Разница лишь в том, что слово входит в более сложный комплекс. Те скудные сведения, какие у нас имеются о характере первоначальной заклинательной песни, дают все-таки основание предполагать, что за роль была от едена там слову. Прежде всего назначение слова было поддерживать ритм для облегчения танца-"работы". С другой стороны она совпадает с ролью слова в заговорах европейских, т. е. описывает, поясняет и дополняет обряд. По мере того, как ослабевал драмат ческий элемент в танце, и присутствие ритма сводилось к возбуждению экстаза в колдуне, сила чар сосредотачивалась все более и более на песне. В этом состоянии мы и застаем синкретические чары в тот момент, когда колдун обращается в жреца, а заклинате ьная песня принимает форму молитвы, как у древних греков и римлян.

Теперь остается посмотреть, почему массовые синкретические чары отливаются в форму ритмическую. Прежде всего рассмотрим взаимоотношение между ритмом и пантомимой, так тесно слившимися друг с другом в магическом танце. Я уже раньше отмечал, что суть в ей церемонии именно в том, что изображается. Ритмическая сторона - это только форма, в какую выливается изображение. Летурно говорит, что диких в танце прежде всего интересует изобразительная (мимическая) сторона, а не ритмическая *47. Гроссе также у верждает, что мимические танцы удовлетворяют потребности первобытного человека подражать, иногда доходящей буквально до странности *48. И тот и другой придают ритму только роль оболочки, формы. Так же, как и чувство поэта стремится вылиться в ритмиче ких звуках, пантомима стремится одеться ритмическими движениями. Удовольствие от ритма составляет общечеловеческое явление. Но особенно это заметно у некультурных народов. Ритм на них действует неотразимым образом; он их чарует, гипнотизирует, привод т в экстаз и лишает воли. Гроссе, описывает танцы диких, говорит, что дикие гипнотизируются музыкой и движениями, одушевление все растет и растет, переходит буквально в ярость, которая нередко разрешается в насилие и буйство *49. Наименее цивилизован ые из черных рас, ниам-ниам, практикуют настоящую хоровую оргию. Любопытно при этом, что все их мотивы крайне монотонны и тем не менее приводят их в экстаз *50. Шакитосы проводят всю свою жизнь в пении и сочинении арий *51. Нам это даже странно слыша ь. В Сиаме занятие музыкой доходит до страсти *52. Малайцы до безумия любят музыку.

Обратимся теперь к русским песням-заклинаниям. Они связаны с различными обрядами. На магический характер некоторых обрядов, обратившихся теперь в простую забаву, указывал еще О. Миллер. Специальному исследованию этого вопроса посвятил свой труд Е. В. Аничков. Вслед за Фрэзером исследователь приходит к заключению, что весенние обряды были первоначально чарами, а сопровождающие их песни - заклинаниями. "Обрядовая песня-заклинание", говорит он, "есть самостоятельно возникший и первоначальный вид нар дной поэзии" *58. Я не могу здесь рассматривать намеченный вопрос во всей его полноте. Моя цель - указать только некоторое родство между заговорами и песенными заклинаниями. Существование его несомненно. Более того, несомненно и то, что некоторые пес и-заклинания выродились в простые заговоры, и наоборот - заговоры проникают в обрядовые магические песни. Первое явление мы уже наглядно видели на польской песне. Другим примером может служить заклинание весны. Известный обычай печения 9-го марта жав ронков из теста сопровождается в некоторых местах следующим обрядом. Испеченных жаворонков разбрасывают по воздуху, приговаривая: "жаворонки, прилетите, красно лето принесите" *59! Это чистая формула заговора-пожелания, сопровождающая магический обря , изображающий прилет жаворонков. Песенного элемента в ней столько же, сколько хотя бы в следующем заговоре: