Дерзай, дщерь!

Дивная мать Амвросия, автор «Жития одной старушки», свершившая свой земной путь как непрерывный подвиг жертвенного христианского служения, вот кто мог бы грамотно ответить любознательному корреспонденту. На войне, еще на Первой мировой, неделями не покидая лазарета, а позже в лагере, уступая свою пайку хлеба умирающему, она вполне испытала блаженное чувство исполненного христианского долга, которое называет «удовлетворением душевным». Она-то молилась и знала, откуда подается спокойная решимость оперировать под бомбами, с пулей в ноге таскать раненых, выхаживать холерных и тифозных; знала также и Кого благодарить за спасенные жизни: «Стрельба прекратилась, наступила полная тишина, и я подняла голову. Слава Богу, осталась жива; надо идти дальше».

Печалятся иные о строгости нашей «трудной веры»; церковные либералы во все времена хотят ее облегчить; вон у католиков имеет место молитвенный минимум , вычитать который каждому по силам, после чего имеешь право с полным спокойствием любоваться собой и самодовольно констатировать: мы сделали все, что назначено; а наша Церковь «предлагает своим чадам максимум , она указует им идеал, которого достигали великие отцы и к которому должны стремиться все верные» [141].

«Только в Церкви узнала, что такое праздник», – говорит Н.Ф. Православие весьма разборчиво по части культурных развлечений , отвергая всё пустое, бессмысленное, низкопробное. Поверхностный взгляд видит, как за церковной оградой блистает и многое обещает шумное веселье: жизнь коротка, наслаждайся, «не дай себе засохнуть!», но там нет радости, той неотъемлемой, вечной радости [142], которую один Бог может дать. Архимандрит Георгий (Лавров), исповедник, прославленный во святых, писал одной девице: «Счастье мыслящего человека состоит не в том, чтобы в жизни играть милыми игрушками, а в том, чтобы как можно больше вносить света и теплоты в окружающих людей… Моя голубушка Катюша, если мы исполним эту заповедь (о любви к Богу и ближним) и подобные ей – то Царство Небесное наше! И о многом не нужно думать и скорбеть» [143].

Молитвенное правило христианина не зря предписывает ежедневно неопустительно читать Евангелие; вот наилучший способ утешаться примерами обращения Спасителя с подобными нам грешницами: Он знал про них всё, но никого не отверг и даже не читал нотаций, а с любовью и терпением возвращал Своему заблудшему созданию статус чада Божия и надежду на исправление.

«Я вон к тому пойду исповедоваться»!; – «Ты его знаешь?» – «Да нет… Красивый какой! Борода, как у Христоса!».

Этот случайно подслушанный в Даниловом монастыре диалог иллюстрирует, как мы выбираем духовника: по сорочьей страсти к тому, что сверкает и переливается; толпы кающихся дам собираются вокруг блистательных проповедников, особенно если их голоса звучат еще и по радио, телевизору интернету. Бывает, чада годами не имеют общения с духовным отцом , т. к. многообразная общественная деятельность не оставляет кумиру времени на исполнение его прямых и главных обязанностей.

Ученых неофиток привлекают ультрасовременные, подмывает выразиться, пресвитеры, которых в православной среде кличут обновленцами: там родной окололитературный жаргон, там с амвона цитируют не авву Дорофея, а Цветаеву, там излюбленная интеллигентская ирония, всё подвергающая сомнению, там уютный партийный дух, который, как известно, гарантирует тесное сближение оппозиционеров любого направления.

Лиха беда начало: тех, кто искренне ищет спасения, Господь выведет на верный путь из самых глухих дебрей, конечно если они не отвердевают в убеждении, будто на Небо можно взойти вместе со всем своим пестрым имением, присобранным на стогнах безбожного града. Однако нередко выбор духовника оказывается причиной тяжелых недоумений, серьезных душевных травм и даже психических болезней.

История Церкви знает великих святых, которые уделяли особое внимание духовному окормлению женщин, вероятно, имея к тому призвание от Бога; девственники, монахи, подвижники, они благодаря цело-мудриюобладали даром смотреть глубоко и не сводить женщину к «владычице вселенной», «больному мотыльку» или «исчадию ада», видя в ней равноценного перед Богом человека, иногда совсем потерянного под нарядностью в одежде, внешним плетением волос [144]и прочими глупыми мелочами. Благодать дает, говорил, кажется, преподобный Иосиф Оптинский, не чувствовать разницы, мужчину исповедуешь или женщину.

Теперь, конечно, всё упростилось донельзя, число духовников сравнялось с числом священников, но выбор-то всё равно за нами и ответственность, следственно, на нас. Проблема существует, вероятно и всегда существовала, просто некому было о ней сказать, женщина приучена молчать в Церкви. Теперь, когда немые заговорили, написан даже роман, «Бог дождя» М. Кучерской, рекламируемый книгопродавцами как «повесть о запретной любви», в котором больной вопрос исследован на пределе искренности и скрупулезной честности. Еще ценно, что ситуация предстает в развитии: безобидный интерес девушки к «человеческой» стороне жизни духовника постепенно переходит в эмоциональную зависимость, а затем в требовательную любовь к нему.

«Он будет господствовать над тобою» [145]. Повеление Божие живет в женщине как естественный закон, и потому ее самолюбие предпочитает покориться мужчине, а не другой женщине; даже вполне самостоятельная , даже во всем отчаявшаяся, ну, исключая совсем уж прожженных, в ком и естественный закон не живет, женщина втайне хранит капельку надежды обрести хозяина, опору и защиту, вождя и кормчего в напастях житейского моря.

И как же легко принять желаемое за действительное! «Я теперь не одна, у меня есть духовный отец, и какой! Каюсь, я гордилась тобой, мой любимый отец. Как же смогло мое слабое сердце выдержать твои милости, которыми ты щедро оделял меня…» [146]; подобные излияния подкрепляют саркастическое замечание одного психолога: «женщина хочет, чтоб над ней властвовали».

Нас подкупает внимание, наши рыхлые души завораживает слово, сказанное безапеляционно, нас пленяет выволочка при исповеди, жесткость требований, повелительная строгость: «на поклоны поставлю!»; всякая резкость мобилизует, создавая видимость долгожданной определенности; тыканье и прочее хамство вовсе не отталкивает, а, наоборот, придает отношениям свойский тон, этакую родственную фамильярность и близость: «Батюшка стал обращаться со мной как со своей, как с близкой, с которой можно не церемониться…» [147].